На главную ‹ Жизнь во Христе ‹ О духовническом служении ‹ Как общаться с духовником
Как общаться с духовником
Есть три вещи, которые формируются неправильным отношением к духовной жизни и к исповеди: состояние безответственности, самооправдание, выражающееся в стремлении предстать безвинным страдальцем, когда человек вместо исповеди начинает жаловаться, и смиреннословие вместо смирения.
Именно безответственность, желание совершенно никаким образом не отвечать за свою жизнь часто приводит к поиску старчества. Многие люди, ища сверхъестественного, ждут, чтобы старец им что-то говорил, открывал, прозревал и волю Божию показывал. А за неимением старца из многих священников прихожане насильно пытаются сделать некое уродливое подобие якобы старчества, построить духовнические якобы отношения старца и духовного чада. Вместо того чтобы жить духовной жизнью, человек приходит к священнику с тем, чтобы полностью взвалить на него всю ответственность за свою духовную жизнь. И поэтому эти бесконечные батюшка, благословите на то, на се, на пятое-десятое являются не желанием жить по воле Божией, а желанием вообще никогда ни за что не отвечать.
Отец Глеб Каледа сетовал, что сейчас так много потребности в христианском служении, а вот православных христиан брать на служение не хочется. В больницу ухаживать за больными лучше взять неверующего человека, невоцерковленного, потому что от верующего часто невозможно ничего добиться. Надо, например, чтобы православная прихожанка пришла сидеть с больным, — не приходит: мой батюшка сегодня служил, я не могла не пойти.
И это во многом определяется тем, к кому приходит человек, — к Богу или к священнику. Отношения между священником и, грубо говоря, чадом, или пасомым, складываются чисто человеческие: мой батюшка сказал, сегодня служит мой батюшка, я пойду к моему батюшке.
Когда священника пытаются использовать для того, чтобы снять с себя ответственность за свою духовную жизнь, исповедь превращается в нытье, в постоянную жалобу на то, как тяжело жить. Вместо покаяния, самоукорения — обвинение других. Человек «исповедовался» таким образом, его выслушали, и ему становится полегче, поувереннее. Никто больше такого слушать не будет, тяжело, а священник как бы обязан, — у него благодать, которая обязывает человека нести болезни всех людей. Так оно и есть, но человек начинает использовать это для удовлетворения своего внутреннего эгоизма, подменяя исповедь жалобами.
Еще одна болезнь, когда человек ничего не хочет делать духовно, но свою духовную лень оправдывает словами я недостойный или я недостойная. Или —я немощный, или я немощная, хотя на самом деле это гордый и совершенно ни в ком не нуждающийся человек. И получается, что тот, которому поручено жить по-христиански, отказывается от своего служения, от всех добрых дел, от несения своего креста. Вместо того, что святые Отцы называют смиренномудрием, проявляется смиреннословие: Простите, благословите. Простите меня, грешную. Чуть что, сразу в ноги — бух, — ах, простите! Вместо того чтобы что-то делать, менять, одни слова, — мы грешные, мы недостойные, и соответственная поза, соответственная интонация, соответственная форма одежды, все по образцу.
Всякая исповедь превращается в постоянное желание увильнуть от жизни. Человека почему-то начинает удовлетворять какое-то аморфное безжизненное существование, когда он не решается ни на один поступок, ничего не хочет изменить, боится по-настоящему духовно жить. Это очень удобная позиция, когда за все отвечено и складывается ложное представление о послушании, ложное представление о смирении, ложное представление о покаянии.
Таким искаженным пониманием духовной жизни часто определяется и отношение к духовнику, а иногда это может сформировать и у самого духовника неправильное отношение ко всему приходу, — он начинает пользоваться такого рода людьми. Они оказываются очень хорошо управляемыми, при случае скандал учинят, за своего батюшку горой пойдут и т. д. Они жаждут стать не пасомыми, а управляемым стадом, у которого должен быть не пастух, а погонщик, который будет их прищелкивать кнутом и над ними властвовать. Им достаточно придти к некоему авторитету, которым может быть, например, священник. Но ко Христу им идти не хочется.
Другое дело, когда люди ищут настоящей духовной жизни. Конечно, и в этом случае могут возникать такие же проблемы, потому что в какой-то степени каждому человеку свойственно все, о чем я сейчас сказал. Но вместе с тем есть еще представление о том, что существует духовная жизнь, и, слава Богу, есть другой путь.
И здесь возникает момент, когда между священником и его пасомым налаживаются какие-то духовные отношения, то, что принято сейчас у нас называть духовничеством, когда священник называется духовным отцом, а тот, кто приходит к нему на исповедь, называется духовным чадом. Что это такое, я сказать не могу. Кто такой духовный отец? Что такое — духовное чадо? Как это получается, сказать очень тяжело. Но какие-то вещи можно попробовать описать.
Не всякий, кто приходит к священнику даже регулярно, является его духовным чадом. Не каждому человеку, который регулярно исповедуется у священника, тот является духовным отцом. Это же понятно. Для этого должны сложиться какие-то особенные, таинственные отношения; эти отношения, когда они складываются правильно, действительно дают возможность священнику в каком-то смысле старчествовать, то есть очень точно изрекать волю Божию и в этой самой мере брать на себя ответственность перед человеком за свои слова.
В этот момент, конечно, священнику дается нечто большее, чем ему дано как человеку, который принимает исповедь: он уже не только свидетель покаяния, но может что-то такое сказать о человеке, что ему просто как человеку открыто быть не может.
Человек — это величайшая тайна. По учению Церкви, он бесконечен и непознаваем. Более того, у преподобного Максима Исповедника сказано, что когда человек действительно соединяется с Богом и происходит его обожение, он становится не только бесконечным, но и безначальным. И поэтому что-либо о ком-либо сказать — это очень тяжело. Кого-то направить в определенное место, сказать, что ему надо, а что не надо, дать благословение на какой-то особенный жизненный шаг — очень сложно, это почти невозможно. И священник может это сказать от Бога только тогда, когда он и сам по-настоящему в Боге и когда его отношения с его прихожанином тоже по-настоящему родились в Боге. Надо, чтобы произошло чудо такого рождения.
Как это происходит, когда это происходит, в какой момент это фиксируется, я не знаю. Это невозможно уловить. Но есть некоторые условия, которые необходимы для того, чтобы это вообще когда-либо произошло.
От священника зависит очень многое. Прежде всего от него требуется равная ко всем любовь, и очень трезвенная любовь. В какой полноте она присутствует — зависит от духовного состояния священника, но он всегда должен быть готов каждого, к нему приходящего, целиком и полностью взять на себя. Кроме этого, от него зависит еще очень важное — дар молитвы, когда священник готов так молиться за свою паству, чтобы эта молитва действительно была принятием человека на себя до конца. Пока такого нет, то вряд ли возможна серьезная духовная близость.
Естественно, что священник тоже по человечеству ограничен, он не в состоянии всех любить одинаково или взять на себя очень большое количество людей. Может быть, он может взять только одного или двух, а иногда и двух-то не может понести на себе. Это все очень сложно и зависит от того, как человек духовно растет. Конечно, когда священнику лет двадцать пять и он только что рукоположен, он пока еще никому не может быть духовным отцом, в принципе не имеет права руководить чьей-то духовной жизнью, брать на себя ответственность за другого человека. Поэтому от священника требуется очень большое смирение и честность, чтобы ответить приходящему на исповедь, — не знаю, не умею, не могу, не готов. На вопрос, а как, батюшка, мне быть, что мне делать, он совершенно спокойно может развести руками и сказать, — не знаю. Это право священника — не знать, и требовать от него всепокрывающего благодатного знания воли Божией или самого человека невозможно.
И это уже обязанность приходящего — ничего не ждать от священника как от человека, не предъявлять ему для разрешения те вопросы, которые обязан решать сам. Священник может этого и не знать и не должен, может быть, знать, он может здесь сильно ошибиться. Конечно, советоваться можно, но мы всегда должны понимать, что мы в большей степени советуемся со священником по-человечески. Если Господь неизвестным для нас образом как-то вмешивается в нашу беседу, это Его вмешательство и от священника оно никак не зависит. Поэтому когда мы с вами общаемся по поводу житейских дел, поверьте, все это человеческие советы, и они не значат больше, чем совет очень опытного человека в этом конкретном деле. И не надо создавать себе по этому поводу иллюзий и придавать этому какое-то особенное духовное значение. Единственно, что когда мы спрашиваем совета с поиском воли Божией, то Господь каким-то образом нас управляет. Но это мы и сами можем сделать, если очень хотим и истинно ищем воли Божией.
Следующий очень важный момент: если человек хочет именно духовного руководства, он должен прежде всего жить духовной жизнью. Если он духовной жизнью не живет, то о каком духовном руководстве вообще может идти речь? Если человек не ищет постоянства в духовной жизни, не стремится постоянно ко спасению, никакого руководства он не найдет никогда. Оно дается только тогда, когда человек уже в пути, когда он уже преодолел достаточно серьезный путь и обратной дороги не знает, на нее не сворачивает. Вот тогда начинается духовное руководство, тогда этот человек приходит с настоящей исповедью и священник понимает, что он пришел к нему не как торговец, не как попрошайка, не как желающий возложить на него свой крест и отдохнуть при этом, а как человек, который хочет духовной жизни. И тогда священник может начать с ним некое духовное сораскрытие. Человек начинает доверять священнику свою духовную жизнь, то есть становится с ним очень откровенным. Это не значит, что надо специально исповедывать свои помыслы, это происходит совершенно естественно, просто он открывает священнику всю свою жизнь без утайки в свете покаяния. И с этого момента может начаться такое духовное действие, которое, собственно говоря, и делает человека чадом, а священника отцом, и которое называется послушанием.
Что такое послушание? Врач вставляет в уши фонендоскоп и слушает своего пациента. Вот это то, что происходит со священником, такое по-слушание. Он очень глубоко молитвенно вслушивается, постоянно стремясь узнать человека с помощью Божией, познать человека в Боге. Такое послушание происходит со стороны священника.
Когда он на это способен, надо чтобы человек умел открыться. Когда больной приходит к врачу, он обнажается, обнажает свои больные места. И тогда врач его слушает. То же самое в каком-то смысле происходит, когда человек по-настоящему приходит за духовным исцелением. Он умеет себя открыть, быть очень открытым, откровенным для священника, чтобы тот смог в него внимательно и глубоко-глубоко вслушаться.
А в ответ на это происходит послушание со стороны пасомого. Он внимательно вслушивается во все слова, которые говорит ему потом священник, с тем, чтобы это исполнить.
В древности, в отличие от нашего современного мира, очень важное значение имело понимание слышания, и люди в духовной жизни все воспринимали на слух. Ученики шли за философом и слушали, как он говорит. Люди шли в синагогу, слушали, как читается Тора и объясняется священный текст. Писания читались только в синагогах, они там хранились, а по домам их не держали. Представьте, как хорошо могли слышать книжники и фарисеи, которые буквально наизусть знали тексты Священного Писания. А потом люди слушали Апостолов, которые проповедовали Христа, слушали в храме Евангелие. Евангелие тоже не хранилось в домах, только в редких случаях. Было слышание Евангелия, и люди внимательно относились к тому, что произносится.
Сейчас весь мир переключился на зрелищность и все воспринимает только через нее. А это самое низшее состояние у Бога, когда человек нуждается в зрелищах. Уже в первые века святитель Иоанн Златоуст и другие Отцы выступают против театров и всяких зрелищ, называя их языческим порождением. И не только потому, что это языческие или безнравственные зрелища, но потому, что это совсем иной способ восприятия мира. Мы все сейчас воспринимаем глазами, а надо следить, как вы слушаете.
Епископ Афанасий (Евтич) в своей лекции об исихазме говорит очень важные вещи о слышании: «В Ветхом Завете более важное значение придается чувству слуха. Чувство зрения всегда подчеркивали античные греки: все вокруг прекрасно, везде красота, космос <…> Вся греческая философия сводится к эстетике <...> Отец Георгий Флоровский пишет, что это было и в прошлом веке в русской философии, даже у Соловьева. Таков соблазн эстетики, чтобы все вокруг было красиво.
Конечно, это не отрицает значения видения в Священном Писании. Но, например, вот я читаю лекцию и смотрю на вас. Кто более внимателен — тот, кто смотрит на меня? Однако можно смотреть и при этом отсутствовать. Но если человек вни¬мает слухом, он отсутствовать не может. Он более сконцентрирован, когда внимает слухом. И вот святитель Василий сказал: «Внимай себе»».
Когда человек умеет внимать слухом, это рождает послушание. Человек очень внимателен, во-первых, к себе и внимает своему духовнику. В этот момент послушания и рождаются отношения духовного отца и духовного чада.
Внешне послушание воспринимается как четкое исполнение неких указаний. Но на самом деле послушание гораздо глубже. Внимательное слышание, глубокое проникновение в тебя слова, которое может тебя сделать иным или предостеречь от какого-то поступка, или дать тебе импульс для твоего духовного пути, должно восприниматься такой сердечной почвой, где нет никакой альтернативы. Человек воспринимает это для себя очень глубоко, потому что в него вслушивались и он стал открыт. Он себя предоставил, чтобы быть понятым, чтобы быть открытым, чтобы показать, кто он такой, и это дает возможность услышать правдивое слово о себе. Тогда священник говорит уже не просто как священник; в этот момент появляется элемент старчества, — такого старчества, которое было духоносным.
Это зависит от вещей неуловимых. Никто не может на это претендовать. Никто не может в себе это воспитать. Никто не может о себе это сказать. Это подается Богом именно в такой момент послушания. И вот это рождает дары, которые даются потом священнику в его духовном окормлении, которые делают человека пасомого и человека пасущего такими близкими, родными, что пастырь действительно воспринимает своих духовных чад как нечто живое и нераздельное с самим собой.
Как это происходит, в какой момент, как эти отношения развиваются, сказать практически невозможно. Это таинственная вещь. Их нельзя определить формально, — я тебя назначаю своим духовным чадом, или я себе выбрал духовного отца. Так это не делается. Отношения складываются долгими годами послушания, такого постоянного раскрытия себя для послушания.
Знание священником, кто перед ним стоит, доверие того, кто приходит к священнику, и рождают собственно духовничество, сродство душ и доверие. Потому что когда нет доверия, когда человек не может себя доверить, тогда вообще не о чем говорить. Духовная беседа превращается в душевную, в задушевную, психологическую, житейскую и бытовую. Человек думает, что он взял благословение, и теперь жизнь его происходит по воле Божией. Совершенная неправда; воля Божия тут абсолютно ни при чем.
Конечно, не все люди равного духовного уровня, исповедующиеся у священника, становятся ему одинаково открыты, доверчивы или способны его слышать. И священник не ко всем людям одинаково способен донести нечто; есть определенные препятствия. Я не знаю, с чем они связаны. Это тайна. Но знаю одно, — если человек хочет духовной жизни, ищет духовной жизни, то он может ее искать и получить только через послушание. Никак иначе она не дается.
Священник Алексий Уминский
Контакты