Новомученики. Что мы о них знаем?

[Ост-Остерн]

Света,спасибо за публикации о Новомучениках Церкви Русской.
Очень их почитаю.
Да и Бутовский Полигон близко от нас находится.

В Мае совсем скоро будет отмечаться память Бутовских Новомучеников.Однажды я в этот день была в Дивеево и купила несколько книг с житиями новомучеников ,составленные о.Дамаскином(Орловским)У меня было несколько томов,а там докупила до полного собрания.

[Ост-Остерн]

Надо же,жива дочь священномученика!А она похожа на него! 

Была однажды на Бутовском Полигоне на Воздвиженье.А это оказался день самых массовых расстрелов.
И настоятель в эту дату собирал детей репрессированных священников,устраивал трапезу и расспрашивал о биографии их отцов.У него же дед там же расстрелян был.

Сначала он хотел их собирать собственно в мае,когда чествуются новомученики Бутовские,но в мае многие из этих старичков уезжали,поэтому Днём Встреч было выбрано Воздвиженье.

Вот я оказалась за трапезой со старичками,родом из 30-х годов.У одной отца-священника в Бутове расстреляли,а у красивого благообразного дедушки,сидящего напротив-  отца-священника расстреляли на Коммунарке.

Там тоже место репрессий,теперь это Новая Москва.Не была ещё там.Тогда же за трапезой речь шла о постройке в Коммунарке храма.Не помню в честь кого.

В Коммунарке сначала священников расстреливали и простых людей,а потом коммунистов,партийных-врагов советской власти.

Вот время было на проверку совести человека-или предательство,или венцы!

[Котик]

Сегодня празднуется удивительный святой, священномученик Александр Петровский, погибший в годы гонений на веру в нашей стране.



Он прошел путь от учителя до архиепископа, в 88 лет (!) был приговорен к 10 годам тюрьмы... А сейчас в Благовещеском соборе г. Харькова покоятся его святые мощи, и священномученик архиепископ Александр считается покровителем этого города, где ему довелось служить.



Но обо всем по порядку.

Священномученик Александр родился 23 августа 1851 года в городе Луцке Волынской губернии в семье диакона Феофана Петровского. В 1892 году он был назначен учителем церковно-приходской школы в селе Конягино Дубенского уезда, а в 1897 году, оставаясь учителем, был назначен псаломщиком.

Отец к этому времени умер, и Александр жил вдвоем с матерью, которую очень любил.

Вскоре мать умерла, и он, получив полную свободу, стал вести вольный образ жизни, приходя иной раз домой только под утро.

Однажды, возвратившись домой на рассвете, он лег спать в своей комнате, расположенной рядом с комнатой матери, где и после ее смерти оставалось все в прежнем порядке. Во сне он увидел, как будто раздвинулась занавеска, разделявшая комнаты, к нему вошла мать и сказала: «Оставляй эту жизнь и поступай в монастырь».

Воспоминание о матери и укоры совести настолько повлияли на Александра Феофановича, что он принял твердое решение изменить свою жизнь.

И вот 9 июня 1900 года он был пострижен в монашество. Затем были разные назначения и перемещения, разные монастыри от Москвы до Туркестана...

Уже будучи архимандритом, в 1911 году, когда был торжественно прославлен святитель Иоасаф Белгородский, архимандрит Александр организовал крестный ход из Лубенского монастыря в Белгород, в котором, несмотря на дальность расстояния, участвовало несколько сот человек.



В 1917 году архимандрит Александр был назначен настоятелем Псково-Печерского монастыря. Даже здесь побывал святой Александр  Вот фото монастыря в те годы:



Через год он переехал в Полтаву, где некоторое время жил при епископе Феофане (Быстрове). После того как епископ Феофан покинул Полтаву, архимандрит Александр поселился в Козельщанском Рождество-Богородичном монастыре.



В 1919 году архимандрит Александр был назначен настоятелем скитской церкви Козельщанского монастыря.

В 1929 году монастырь был закрыт, закрыты и все церкви в окрестности, кроме храма в скиту, и сюда стало стекаться множество верующих.

Отец Александр организовал здесь общенародное пение во время богослужений. Служба всегда проходила с огромным молитвенным подъемом.



В 1932 году храм в скиту был закрыт, и снова переводы, назначения, переезды.

В мае 1937 года он переведен в Харьков и возведен в сан архиепископа. Храмы в то время закрывались один за другим, и к приезду архиепископа Александра в Харьков здесь остался один Никольский храм на Холодной Горе.



Обстановка в городе была такова, что никто из людей, проживавших неподалеку от храма, не решился сдать комнату архиерею, и владыка снимал ее в другом конце города.

В храме владыка застал холодное, не молитвенное, формальное пение; оно ему не понравилось, но он не стал сразу делать замечаний.

Но вот как-то раз, на второй день Пасхи, когда хор по обыкновению начал петь «поскору», не повторяя всех праздничных песнопений, архиепископ повернулся к народу и сказал: «Пойте все!».

И весь народ стал петь хорошо известный ему пасхальный канон. Певцы на клиросе сначала растерялись, а затем подхватили пение и стали руководить им, и служба прошла с таким молитвенным подъемом, какого здесь не видели давно.



В 1937 году власти стали настаивать, чтобы архиепископ Александр разрешил служить в том же храме живоцерковникам. Народ был категорически против и, настроенный весьма воинственно, готов был кольями отгонять от храма раскольников – явных врагов Церкви.

Чтобы избежать столкновения, архиепископ Александр предложил народу разделить храм: отдать живоцерковникам один из приделов, но с условием, что он будет отделен от основного храма стеной. Власти запретили строить стену под предлогом того, что не выдержит фундамент. Православные, однако, составили проект, при котором обеспечивалась безопасность постройки, и за две недели соорудили стену. Какие все-таки находчивые и упорные прихожане!

Приход живоцерковников состоял из сорока человек, и кроме них, в храм никто не ходил, хотя у живоцерковников было и духовенство, и прекрасный хор, и материально они были всем обеспечены.

В то же время в православной части храма, где служил владыка, было столько народа, что причащение продолжалось по нескольку часов!.

После литургии священники совершали крещения, и креститься приходило до ста человек в день, так что почти сразу после крещений начиналась вечерняя служба.

Архиепископ любил церковную службу, церковное пение. Бывало, поет хор на ектении «Подай, Господи», а архиепископ скажет: «Да вы и человека не станете так просить, чтобы он подал. Разве так холодно просят?»

И, обратившись к народу, говорил: «Пойте все!» И тогда более тысячи молящихся едиными усты и единым сердцем начинали петь.

Можно представить, что сейчас, в храме священномученика Александра Петровского, так же поют 



28 июля 1938 года архиепископ Александр был арестован и заключен в тюрьму, расположенную неподалеку от храма на Холодной Горе.

15 марта 1939 года был зачитан приговор военного трибунала Харьковского военного округа, который приговорил архиепископа Александра к десяти годам тюремного заключения и к пяти годам лишения прав. А ведь владыке было тогда уже восемьдесят восемь лет.

Архиепископ Александр скончался в тюремной больнице через год с небольшим, 24 мая 1940 года. Очевидцы из тюремного персонала утверждали, что владыка Александр был удушен. В архивной же справке 1940 года указан диагноз «Острая сердечная слабость».

На следующий день в городской морг был привезен из больницы тюрьмы № 1 труп старика, совершенно раздетого, с номером на ноге, по фамилии Петровский, с предписанием похоронить.

Вскоре, однако, было получено указание возвратить труп Петровского в тюрьму, так как он был прислан по ошибке.

И вот Промысел Божий! Служащим при морге врачом оказался архиепископский иподиакон, он и дежуривший у ворот привратник (впоследствии он стал священником) сразу узнали архиепископа. Они перевязали номер с тела владыки на тело безродного старика и отправили его с документами на имя Петровского в тюрьму, а тело святителя было вывезено из морга. Ночью монахи и близкие архиепископу люди облачили его в архиерейские одежды и было совершено отпевание.

Затем тело владыки Александра захоронили на Залютинском кладбище Харькова, в стороне от общего места захоронения, в укромном месте, которое обозначили особым знаком.



В кондаке восьмом Акафиста, написанного в 1993 году, об этом поется так: «Странно бе видити тя нага и обнаженна, и во гноищи поверженна суще, священномучениче Александре, верным чадам твоим, в темнице стражу державших, идеже в истязаниих лютех житие твое скончал еси, всеблаженне. Но и отрада велия бе их, егда в гноищи нощию тело твое извезоша, облекоша, и во псалмех и песнех со слезами, многими погребоша тя благочесно, вопиюще Богу: Аллилуиа». 
 
Могила священномученика Александра, «ада богоборческое нашествие посрамившего», особенно почиталась православными харьковчанами, которые украшали ее живыми цветами.
 
По прошению Харьковской епархии от 10 февраля 1993 года архиепископ Александр (Петровский) был реабилитирован.

После канонизации в 2000 году его мощи были перенесены в Благовещенский собор.



Священномучениче Александре, моли Бога о нас!
 
 
Игумен Дамаскин (Орловский). Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Май. Тверь. 2007. С. 62-67

[Natalya K.]

Спаси Бог, Светочка!

[Котик]

Сегодня среди новомучеников мы празднуем память двух простых крестьян, плотника Петра Юдина и Игнатия Маркова. Жили они в разных селах и до ареста вряд ли были знакомы, а вот похоронили их в одной могиле.

Петру Юдину было 54 года, а Игнатию Маркову 55 лет, когда они приняли мученическую смерть.

Жили они небогато, в поисках работы плотнику Петру Лаврентьевичу приходилось ходить по Тверской и Московской губерниям. Сам он уже много лет ходил в храм и даже был помощником старосты.

Весной 1931 года отправился Петр Лаврентьевич в Москву купить свечи для храма. Но в Москве он свечей не нашел, и ему посоветовали съездить в Хотьково, чтобы узнать у монахинь, где они покупают свечи, и там купить.

Сойдя с поезда в Хотьково, он пошел к храму вдоль железнодорожных путей. Вот как выглядела станция Хотьково в те годы.



Навстречу ему попался рабочий, и они разговорились. Разговор зашел о колхозах, о властях. Петр Лаврентьевич сказал, что в колхозы у них некоторые записываются, а некоторые бегут, потому что голодают в этих колхозах, и никому из властей нет до этого дела.

После этих слов рабочий заявил Петру Лаврентьевичу, что не место ему ходить здесь по рабочим и их агитировать. Но на этом дело не закончилось. Этот самый рабочий после разговора поспешил домой, взял из дома служебный пистолет (уж откуда он у рабочего, неясно, но что есть, то есть) и направился обратно к станции; по пути он встретил знакомого комсомольца, и позвал его с собой.

Догнав Петра Лаврентьевича, они потребовали, чтобы он проследовал с ними в сельсовет села Хотьково. Туда же пришел дежурный милиционер с железнодорожной станции и отправил Петра Лаврентьевича в загорскую тюрьму.



В это же время в загорскую тюрьму попал и Игнатий Артемьевич, человек семейный (у него осталось семеро детей).

А в тюрьму он попал вот как.

«Я занимался сельским хозяйством, и на меня наложили большой налог в 2 200 рублей, – сказал он на допросе следователю, – так что я не мог его уплатить, и по суду у меня отобрали все имущество и присудили к году принудительных работ.

Будучи сильно убит горем, я, как человек верующий, пошел в Троице-Сергиеву Лавру помолиться. В церкви на мои вопросы, где бы переночевать, мне указали на Прасковью Новикову, с которой я договорился, что она пустит ночевать; переночевал я у нее одну ночь, на вторую был задержан...

Будучи раскулачен, я никогда не роптал, так как считаю, что все происходит по Евангелию, в котором говорится, что настанет время, когда восстанут брат на брата и сын на отца, – то же самое и мой арест произошел в порядке вещей. Считаю, что существующая власть... послана нам Богом за наши грехи, и мы должны все терпеть.

Лично я против вступления в колхоз лишь потому, что в колхозе нельзя молиться Богу, а я, как человек верующий, не могу от этого отказаться...»

Вот так, в загорской тюрьме, пересеклись пути этих двух людей.

Игнатий Артемьевич не знал, что эти вопросы - пустая формальность, он уже был приписан к групповому делу, "связи" между участниками которого сочинял следователь. Поскольку легче и быстрее было вести процесс и производить расстрел группами, то обычно создавалось так называемое «групповое дело», которому присваивалось имя одного из арестованных, часто даже незнакомых друг другу людей.

Так и Игнатий Марков и Петр Юдин были арестованы по «Групповому делу Инюшина», по которому уже было арестовано более полусотни человек, в основном монахов и монахинь, и осуждены по 58-ой статье (за антисоветскую агитацию и принадлежность к контрреволюционной церковной организации).

Из проходивших по этому делу Церковь прославила в сонме новомучеников: преподобномучеников Макария (Моржова) - прислужника святого старца Алексия Зосимовского (о прпмч. Макарии можно на этой страничке почитать), Дионисия (Петушкова), священномученика Николая Аристова диакона, мучеников Игнатия Маркова и Петра Юдина (1931).

Отвечая на вопросы следователя уже в Бутырской тюрьме, в Москве, Петр Лаврентьевич говорил: «Сам я лично человек религиозный и всякой власти подчиняюсь, хотя и безбожной, так как каждый глубоко верующий человек обязан не противиться всякой власти, но и не должен делать неугодные Богу дела... Сейчас всех священнослужителей высылают, а скоро их будут расстреливать; сейчас наступили тяжелые времена, и существующая власть с ее скорбями послана Богом в наказание нам за наши грехи...»

6 июня 1931 года Коллегия ОГПУ приговорила Петра Лаврентьевича Юдина и Игнатия Артемьевича Маркина (и еще несколько человек с ними) к расстрелу.



Они были расстреляны 10 июня 1931 года и погребены в общей безвестной могиле на Ваганьковском кладбище в Москве.



Знаете, что поразило меня в этих людях? Во-первых, их покаянное настроение. Мне сразу вспомнились отроки в вавилонской печи. Они, не затронутые ни идолопоклонством своего народа, ни его отступлением от веры, все грехи народа воспринимали как и свои тоже, и предстоящую им, невинным, казнь кротко называли наказанием за свои грехи...

И еще одно меня тронуло. Как и у многих новомучеников, мы встречаем глубокую святую простоту: мученики на допросе отвечают совершенно открыто, они перед этим следователем точно такие, как и перед самими собой, как и перед Богом. Ни лукавства, ни увиливания, ни угодничества, ни страха, ни ненависти. Читаешь допросы таких людей, и понимаешь, что только в такой простоте и чистоте может пребывать Христос. И за себя становится страшно.

К сожалению, ни одной фотографии двух этих святых мучеников я не нашла. Но есть фотографии, которые передают скорбь тех (и наших) времен.











Молите Бога о нас, святые мученицы Игнатие и Петре и все новомученики и исповедники Российские!

[ВераН]

Страшное было время...

[Natalya K.]

Молите Бога о нас, святые мученицы Игнатие и Петре и все новомученики и исповедники Российские!

[Hendel]

Страшно как! Вот вроде бы и не в первый раз слышишь про гонения , репрессии, а всё равно душа содрогается.

[Ост-Остерн]

Поэтому Русь и стоит до сих пор.Столько мученических венцов,такая святость!

[Котик]

А сегодня мы празднуем память священномученика Филосо́фа Николаевича Орнатского и двух его сыновей, Николая и Бориса.



Орнатские - род священнический с давних времен. Что и понятно из перевода фамилии с латинского   (орнат - одеяние священника, аналог нашей фелони). В роду были и сельские священники, и епископ, а один из братьев Философа Николаевича был женат на племяннице святого праведного Иоанна Кронштадтского. Да и сам священномученик Философ двадцать лет был духовным чадом святого Иоанна Кронштадтского. Святой пастырь доверял отцу Философу быть посредником в своей переписке со святителем Феофаном, Вышенским затворником.



Еще отец Философ был одним из ближайших сподвижников священномученика митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина (Казанского), узы духовной дружбы связывали его и со Святейшим Патриархом Тихоном.

В 1918 году Философу Николаевичу уже исполнилось 58 лет, у него большая семья - 10 детей, хотя жизнь у семьи очень скромная. Заметьте, будучи настоятелем Казанского собора в Санкт-Петербурге, редактором и цензором трех столичных духовных журналов, Председателем комитетов по строительству храмов, через руки которого проходили огромные суммы денег, он давал частные уроки, чтобы прокормить семью.



А во время 1-й Мировой войны протоиерей Философ открыл при Казанском соборе лазарет для раненых. Семья Орнатских передала под надобности лазарета свою квартиру, переехав в меньшую. Лазарет во все время существования содержался полностью на церковные средства и пожертвования прихожан. С самого начала войны прихожане Казанского собора стали собирать посылки для солдат, которые сопровождал на фронт протоиерей Философ.

Словом, это был человек святой жизни, и при этом чрезвычайно деятельный.

На его глазах во время революции был расстрелян муж сестры его жены, священномученик протоиерей Пётр Скипетров (память 20 января). Батюшка при его отпевании произнёс проповедь, бесстрашно обличив большевиков.

В 1918 году большевистский праздник 1 мая выпал на Великую Среду и митрополит Вениамин вместе с протоиереем Философом подготовили и выпустили по сему случаю воззвание, призывающее верующих отказаться от участия в этот день в уличных шествиях и гуляниях; большевистским правительством это было расценено как контрреволюционное выступление.

В это время старший сын отца Философа, Николай, уже имел свою семью. Вернувшись с войны, он занялся частной врачебной практикой и пел в храме в церковном хоре.



А второй сын Борис после возвращения с фронта (он был награжден пятью орденами за отличия в боевых действиях) жил вместе с родителями, помогая в храме отцу.



По воспоминаниям дочери, Лидии Философовны Орнатской, накануне празднования памяти св. пророка Божия Илии, совершаемого 20 июля (ст.ст.), о. Философ был приглашен отслужить всенощное бдение престольного праздника в Ильинскую церковь на Пороховых, под Петроградом, стоявшую в месте отдаленном и весьма небезопасном как в отношении революционной разнузданности рабочих, так и откровенно криминальном. Однако, оберегаемый прихожанами, о. Философ благополучно возвратился к себе на квартиру – в дом соборного причта на Казанской улице.



И в этот вечер во время мирной вечерней трапезы семейства раздался звонок в дверь, и в квартиру вошли вооруженные матрос и двое красногвардейцев. После весьма поверхностного обыска о. Философу было предложено проехать с нежданными пришельцами с обещанием скорого возвращения. А когда старший сын Николай Философович – военный врач, добровольно вызвался сопровождать отца, второму сыну Борису – бывшему офицеру, также приказали ехать с конвоирами.

Прихожане Казанского собора, узнав об аресте протоиерея Философа, отправили к властям несколько делегаций, но власти не приняли их. Наконец, в воскресенье, после обедни, в сквер перед собором собралась многотысячная толпа, главным образом женщин, которая с пением молитв, хоругвями и иконами двинулась по Невскому проспекту на Гороховую улицу освободить отца Философа. Из толпы вышла делегация, которую коммунисты приняли и уверили, что они отца Орнатского скоро выпустят и что он находится на Гороховой в камере в полной безопасности. Толпа, успокоенная, разошлась.

На самом же деле еще в ночь ареста о. Философа с сыновьями и еще около 30 офицеров вывезли на берег Финского залива и расстреляли. Об этом долго умалчивали, но факты вскрылись со временем.

Бывший рабочий Обуховского сталелитейного завода в Петрограде Павлов, который в 1918 году был мобилизован чекистами в качестве шофера грузовика для перевозки арестованных на расстрел, рассказал, что однажды ночью он вез собранных чекистами тридцать два человека, среди которых был и о. Философ, которого он лично знал. Приказано было везти куда-то за Лигово, на самый берег Финского залива, где всех расстреляли в затылок, а трупы сбросили в море.

По дороге батюшка читал вслух отходную над приговорёнными. Перед казнью протоиерей Философ, успокаивая приговоренных к смерти офицеров, произнес спокойно и кротко: «Ничего, ко Господу идем. Вот, примите мое пастырское благословение.».

Какое мужество, какая вера!



Священномучениче Философе, мученицы Николае и Борисе, молите Бога о нас!

[Натуся]

Светочка, как хорошо, что ты рассказываешь! Очень интересно и познавательно, а для души какая польза! Спаси Господи!

[Hendel]

Правда,Наташа! И почитаешь,и поплачешь,и подумаешь. СпасиБО ,Света!

[Ост-Остерн]

Какие лица-лики святых!
Света,спасибо тебе за тему!

[Котик]

Сегодня среда, и по традиции в этот день многие верующие молятся архангелу Рафаилу. Кто читал книгу "Товит" в Библии, тот знаком с этим небесным целителем и путеводителем. Но сегодня мы празднуем память еще одного Рафаила - преподобноисповедника Рафаила Шейченко, оптинского иеромонаха, жившего незадолго до нас и пострадавшего в советское время.



Пришел отец Рафаил (в миру – Родион Иванович Шейченко) в Оптину Пустынь за несколько лет до ее закрытия и разорения – в 1918 году. Был он тогда совсем молодой, только что из армии. По воспоминаниям духовных чад батюшки, на его глазах убили кого-то из его близких, и он сам привез тело убитого домой. Это и было как бы последним толчком к решению окончательно порвать с миром.

На закате своей жизни, в годы последнего лагерного заключения старец будет вспоминать: «Много, почти сорок лет тому назад, ранним майским утром, в расцвете "своей весны" – подошел я к святым воротам Оптиной Пустыни... Я шел в эту славную Оптину Пустынь, в колыбель духовного окормления богомудрых старцев и духоносных отцов не только помолиться, но "поселиться"...»

В Оптиной он стал духовным сыном старца Нектария (Тихонова). Ко времени фактического закрытия обители в 1923 году (одна из последних всенощных в Оптиной Пустыни была 15 июня 1924 года.) о. Рафаил уже был в сане иеродиакона.



Тогда же, в 1923 году, начались и первые аресты оптинских насельников, правда, некоторых довольно быстро освобождали. Новая волна арестов в конце 1920-х годов захватила и о. Рафаила.

И вот в 1930 году, осужденный на 10 лет, отец Рафаил оказался в Вишерском исправительно-трудовом лагере. А в 1934 году архидиакон Рафаил был переведен в исправительно-трудовой лагерь в город Дмитров Московской области, здесь он работал ветеринарным фельдшером при животноводческой ферме совхоза «Ермолино».

Ферма занималась свиноводством; жил отец Рафаил в одном из пустых загонов для свиней и от великого недостатка в пище питался тем, что давалось свиньям; и это еще была большая удача и милость Божия, так как другие заключенные не имели и такого дополнения к своему скудному рациону.

Находясь в лагере, отец Рафаил не скрывал своей веры, ему во время свидания передали Евангелие, молитвослов, икону, а поскольку жил он в свинарнике отдельно, то мог беспрепятственно молиться, приглашая иногда к себе некоторых из заключенных собратий.

21 июня 1936 года оперуполномоченный Дмитлага НКВД направил рапорт начальнику 3-го отделения, в котором писал: «Доношу, что зека Шейченко... на протяжении продолжительного времени ведет контрреволюционную агитацию. Прошу Вашего распоряжения о привлечении его к уголовной ответственности...»

В тот же день в бараке, где жил отец Рафаил, был произведен обыск, и отрывки из писем и стихи, найденные у него, были представлены как вещественные доказательства преступления против государства, которые он пытался будто бы скрыть, имея намерение передать их на сохранение другому человеку.

В том же году был суд, где о. Рафаила приговорили к лишению свободы сроком на шесть лет, с поражением в правах на пять лет и направлением для дальнейшего отбывания в отдаленные северные лагеря.

Архидиакон Рафаил был отправлен сначала в город Мурманск, а через четыре года переведен в Усольлаг в городе Соликамске Пермской области.



На свободу он вышел в 1943 году. А в следующем 1944 году митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) посвятил иеродиакона Рафаила (Шейченко) в священнический сан – он стал иеромонахом и отправил на служение в Благовещенскую церковь в городе Козельске.

В 1944 году епископ Калужский Василий назначил настоятелем козельской Благовещенской церкви иеромонаха (впоследствии игумена) Никона (Воробьева).



Храм Благовещения был сильно поврежден, а колокольня снесена до основания. Отец Рафаил и отец Никон тратили много сил на восстановление храма. Поскольку строительную технику было тогда достать невозможно по недружелюбству властей, то строили вручную, как в ХIII веке. К 1949 году храм был почти восстановлен и поставлен иконостас.



Отец Рафаил, помогал всем нуждающимся; в Козельск из ссылок и лагерей стали в то время возвращаться шамординские монахини; претерпев узы, многие из них были немощны, и отец Рафаил старался их жизнь обустроить. Дверь его кельи была открыта для всех, для каждого находилось утешительное слово, а в случае необходимости и материальная помощь.



Особенно привлекали верующих глубоко духовные проповеди настоятеля – о. Никона и исповеди у начинающего духовника – о. Рафаила, наставническое слово которого всегда было растворено милостью к кающимся и состраданием к заблудшим душам. Традиция оптинского старчества не прервалась – она была поддержана и укреплена в духовнической практике батюшки Рафаила.



Но диаволу удалось поссорить двух достойных пастырей, в результате чего отец Никон был временно запрещён в служении еп. Калужским Онисифором, затем восстановлен. Впоследствии о.Никон и о.Рафаил примирились. В 1948 году о.Никон переводится в г. Белев, а о. Рафаил стал настоятелем храма.

Вторым священником стал Сергей Георгиевич Шумилин. Он стал причиной очередного ареста о. Рафаила. Простое предательство.

12 ноября 1949 года Особое Совещание приговорило отца Рафаила к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь; 26 ноября ему было выписано направление в Вятлаг.



Ему было уже за 60 лет, и был он больной и слабый... Отец С. встал на его место (т.е. стал настоятелем храма).

Перед тем как отправляться в новый крестный путь, отец Рафаил духовным детям написал:

«Слава Богу за все! Дорогие, родные мои!

Земно кланяюсь и целую... Братски сердечно приветствую вас и всех прочих ближних и дальних, ненавидящих и обидящих мя. Прощаю чад перед Господом в сердце моем. Пишу из Москвы, с места сообщу адрес. Укрепляем благодатию, сравнительно здравствую, а паче благодушен о Нем и покорен о Нем даже до смерти... Благодарю за любовь и заботу всех... Прошу у всех прощения и святых молитв. Поздравляю с праздником Рождества Христова.

Слава Богу за все! Грешный Рафаил. Без этой скорби жизнь моя была бы не полна»

О великодушии и смирении невинно пострадавшего старца свидетельствуют его письма из последнего лагерного заключения. Вот выдержка из одного письма: "Дорогое дитя мое, прошу и за меня, и за себя – не сердись ни на кого, а тем более, на отца Сергия, как не сержусь ни на кого я и всем простил в самый час скорби моей еще 11 июля, и сейчас, как и до самой смерти, буду о них молиться не яко за врагов и обидчиков своих, а яко о благодетелях спасения моего, – да помилует и спасет их Господь."

В 1955 году батюшка освободился и вернулся в Козельск. Прожил же батюшка на воле, вернувшись, менее двух лет (вернулся очень слабым). Поселился он близ храма, наверху двухэтажного дома, внизу жила шамординская монахиня. Дом этот особенно привлек его тем, что стоял на пригорке, и из него хорошо была видна вся Оптина. Этот дом и поныне сохранился.



В храме первенствовал о. Сергий Шумилин – он не уступил о. Рафаилу настоятельство и тот стал вторым священником. Несмотря на слабость, о. Рафаил принимал всех – как и прежде, дверь его дома не закрывалась. Старые монахи и монахини, благочестивые паломники, приезжавшие в те годы поклониться «Оптине», непременно посещали и о. Рафаила, почитая его за старца.

Страдания научили его глубокому состраданию людям. Он любил и почитал нищих, завещая это и своим духовным детям. Каждое воскресенье он приглашал нищих к себе на чай.

Весной 1957 года о. Рафаил слег с воспалением легких, и вслед за этим случился инсульт, в результате которого отец Рафаил потерял дар речи, затем состояние его здоровья стало стремительно ухудшаться, и 19 июня 1957 года он скончался.



Когда отца Рафаила хоронили, то гроб с его телом почти в течение целого дня двигался от дома до кладбища, столько людей хотело проститься со старцем. Иеромонах Рафаил был погребен на старом кладбище в городе Козельске.



Но подвиг исповедника и пастыря не укрылся от Церкви. 22 июня 2005 года по благословению Святейшего Патриарха Алексия мощи преподобноисповедника Рафаила были перенесены на братское кладбище Оптиной пустыни.



Сегодня мы и празднуем обретение мощей этого святого угодника Божия.

30 декабря 2007 года они были перенесены в Преображенский храм.



Вот какая жизнь. А если бы вы почитали его письма из лагерей! Сколько там любви, смирения, нежного внимания к своим чадам! Я только несколько цитат приведу:

"Мир душе твоей и здравие телу отечески желаю, родная Любовь! Вчера, в воскресенье вечером... получил неожиданную (от тебя) посылочку, все в целости. Глубоко тронут твоей заботой и несказанно сердечно благодарен. Это от твоей бедности воистину драгоценная лепта вдовицы. Бог да примет ее, якоже ону, и да воздаст тебе сторицею. Но впредь прошу – не лишай себя последних крох ради моей худости. Мне не горестно (но сладко, а паче спасительно) претерпеть все – клевету, глад, изгнание, страшен только грех, а пред ним и самая смерть чепуха... Обо мне, родная, прошу тебя и всех прочих не скорбеть, но паче молиться; без сего моя жизнь была бы не полна. Это последний аккорд хвалы моей Богу. А Ему слава за все – за все!"

И еще:  "...Да сохранит и укрепит и вас, скорбных, немощных и сирых. Жалею вас больше, чем себя. Я уже таковский, скорби, поношения и прочее – это мой удел. Но они моя мудрость, радость и спасение. Ими хвалюсь, за них благодарю Бога моего паче, чем за все благодеяния жизни моей. Они очищение грехов моих, они есть лествица моя на Небо, его же, глубоко верю, Господь не лишит меня неизреченным милосердием Своим. Ему слава за все, за все!
Получил покаянное письмо от Наташи (участвовала в оклеветании батюшки, что и послужило причиной нового срока - мое примечание), ответил ей всепрощением и да простит Господь и всех, сотворших мне злая за благая. Слава Богу за все!"

«Чадо мое... Мир душе твоей и спасение от Господа!
Много я виноват пред тобою своим молчанием долгим, виноват и многим другим. Прошу прощения! Но виною вceму не моя леность. В последнее время многи недуги одержали мя, а к сему и неопределенность моего положения. Что же я могу писать тебе и другим? Описывать свои телесные немощи? У тебя, как и у других, своих хватает. Писать о своих скорбях, и этого у всех вас хоть отбавляй. А порадовать вас – нечем. К тому же я знаю, что вы часто поглядываете в окна – ждете моего прихода. А я наперед скажу, что такой хлам, как я, не порадует вас. Вооружимся крепкой верой, что тако угодно Господу, и всецело покоримся смиренно под крепкую руку Его. Только в этом обретем мир душе своей, в чаянии милости от Господа вся устpoяющего во благо и спасение душ наших.
Да не умолкнут уста наша до предсмертного вздоха взывать: Cлава Богу за все!»

Вот какие письма писал батюшка Рафаил. И откуда писал! Дай нам Бог хоть капельку того смирения и той преданности Господу, какую имел этот святой человек. Да, молитвами наших новомучеников мы еще живы, и мы в Церкви.



Моли Бога о нас, преподобноисповедниче Рафаиле!

[Котик]

Дорогие, сегодня мы празднуем память преподобноисповедника Максима Попова, и хотелось бы мне о нем рассказать.



До пострига его звали Попов Мефодий Григорьевич, родился он 17 июня 1876 года в селе Большой Сурмет Бугурусланского уезда Самарской губернии в большой зажиточной благочестивой крестьянской мордовской семье, которая издавна славилась крепкой верой в Бога. Вот эти места.



Отец его, Григорий Степанович Попов, являлся попечителем церкви в с. Большой Сурмет. В его доме строго соблюдали все посты, христианские праздники, говели и причащались, ходили в храм и молились дома. Недаром монашескую стезю избрали четверо из пяти его детей!

Будущий исповедник Мефодий Григорьевич был очень богобоязненным, смиренным, характер имел спокойный, говорил медленно, совсем не пил.

В 1900 году Мефодий венчался, у него с супругой родилось шестеро детей. Свою семейную жизнь будущий страдалец за Христа строил в глубоко православном духе.

В 1915 году отец его, Григорий Степанович, разделил между сыновьями семейный надел – земли и хозяйство. Каждому было отстроено по большому деревянному дому в девять окон, выделен скот и хозяйственный инвентарь. Дочерям отец возвел жилище во Владимирском Каменском монастыре. Мефодию досталось около 20 лошадей, коровы и овцы; возделывая землю, он сеял пшеницу, рожь, просо, овес.

Подвижник был человеком богобоязненным и смиренным, часто совершал паломничества к православным святыням. По обычаю тех лет такие путешествия были, как правило, обетными и сопрягались с нелегким трудом. Так, один лишь поход в Киев занял у Мефодия около полугода. А с собой богомолец брал лишь мешок сухарей и несколько пар лаптей…



Был он большим молитвенником, постоянно читал акафисты, каноны, Псалтирь, духовные книги. В доме горела неугасимая лампада пред иконою Божией Матери "Умиление". За строгую благочестивую жизнь Мефодий Григорьевич приобрел высокий авторитет на приходе и люди стали приходить к нему за советом и помощью так, как приходят к блаженным, духоносным старцам.

После революции семью Поповых раскулачили: забрали все имущество, опустошили амбары, свели со дворов скот, отняли землю и хутор.



А в начале 1920-х годов в Космодамиановском храме села Б. Сурмет появился неизвестный человек, назвавшийся священником, и начал совершать богослужения. Устав он знал хорошо, но, сдружившись с местным начальством, вел себя в отношении нравственном не по-христиански. И у народа зародилось сомнение по поводу наличия у этого человека священного сана. Для выяснения обстоятельств Мефодий Григорьевич направился в Самарское Епархиальное управление и узнал, что новоявленный «батюшка» в действительности сана не имеет. Тогда ключи от храма у самозванца конфисковали и больше кощунствовать ему не позволили.

В 1921 году в Поволжье начался голод, а вслед за ним – эпидемия тифа.



Весной 1922 года от этой болезни скончался отец Мефодия Григорьевича, на Пасху умерла его супруга, находился при смерти и он сам. Когда хоронили жену, подвижник был без сознания, и родственники уже не надеялись на его выздоровление. Но Господь уготовал Своему избраннику особый путь – увенчивающий его благочестие крест исповедничества.

Чудом, не прибегая к врачебной помощи, он выздоровел и стал еще усердней молиться, ожидая, какой жребий уготован ему будет Господом. Дочь и двоих несовершеннолетних сыновей взяла на свое попечение семья старшего сына, а младшую дочь, Клавдию, которой было тогда всего шесть лет, Мефодий Григорьевич отвез в монастырь к своим сестрам; монахиня Августа в монастыре несла послушание алтарницы и пчеловода, инокиня Мария была звонарем и убиралась в храме, а их двоюродная сестра, инокиня Елизавета, была экономкой в обители. Все они жили в просторном доме, построенном Григорием Степановичем. В этом доме лили свечи и пекли просфоры, и всегда здесь стоял чудный запах меда и хлеба. Вот фотография Мефодия Григорьевича с сестрами.



И в 1926 году Управляющим Уфимской епархией епископом Иоанном (Поярковым) Мефодий Григорьевич Попов был пострижен в монашество с именем Максим и рукоположен в сан священника во Владимирском Каменском монастыре.

С 1929 по 1929 гг. иеромонах Максим служил в монастырском храме Сергиевского женского монастыря Белебеевского уезда Уфимской губернии (в 10 км от г. Белебея).

Там он прослужил три года. Монастырь располагался в живописном месте, в сосновом бору, на горе. В центре обители возвышался деревянный храм, вокруг него – одноэтажные и двухэтажные здания келий, вся территория обители была обнесена деревянной оградой.

Зимой 1927–1928 годов власти распорядились закрыть монастырь, объявив, что сюда вскоре свезут безпризорников и организуют тут колонию по типу Макаренко. Для удовлетворения церковных нужд местных крестьян остаться разрешили только священнику и десяти монахиням, дозволив им поселиться в двух сторожках при храме. Скудное продовольствие и дрова привозили добрые люди; пищу насельницы готовили на костре. Но при этом они были вполне довольны своим положением, а главным образом – возможностью молиться в Божием храме.



Весной 1928 года в монастырь прибыли колонисты; директором заведения оказался татарин. Однажды среди ночи безпризорники разбили стекло в алтарном окне, стянули с жертвенника покрывало, опрокинули священные сосуды и вытащили антиминс, который затем безследно исчез. После этого страшного святотатства, нимало не медля, на рассвете того же дня отец Максим отправился пешком в Белебей, где настоятель городского собора дал ему антиминс из бывшей тюремной церкви, и служба возобновилась.

В декабре 1929 года директор колонии объявил, что богослужения прекращаются и все монашествующие и священник должны покинуть «их» территорию. Пришлось всем монашествующим искать себе иных прибежищ.

В феврале 1930 года иеромонаха Максима перевели в Ильинский храм села Рябаш Башкирской АССР. Увы, время его не пощадило. Или не только время?



Но в те годы в селе Рябаш большинство крестьян еще оставались православными. Храм был просторным и содержался в прекрасном состоянии, на клиросе пел большой хор. Пост местные жители проводили в молитве, в селе не слышно было ни звука веселых гуляний.

В первую седмицу святой Четыредесятницы, с понедельника до пятницы, отец Максим не вкушал никакой пищи, также строго он постился и на Страстной.

Сначала подвижник с младшей дочерью Клавдией поселился у старой и больной вдовы, супруги прежнего священника. Но затем им пришлось ютиться у разных прихожан, поочередно принимавших пастыря в свои жилища.

Служил батюшка проникновенно; слушая его проповеди, многие плакали. В пост все прихожане исповедовались, стараясь очиститься от грехов, и исповеди шли здесь подолгу – отец Максим никого не торопил, совершая Таинства благоговейно и внимательно.



Но вот, и для него пришло время взойти на крест.

Отца Максима арестовали в июне 1931 года. Поводом стал донос корреспондента златоустовской газеты «Пролетарская мысль»: увидев на рынке Белебея священника и монахиню, он заподозрил их в проведении агитации среди крестьян и сообщил об этом в соответствующие «органы». Весть о случившемся быстро дошла до села; прихожане не побоялись написать прошение в ОГПУ об освобождении своего пастыря, но батюшку не отпустили.

Когда об аресте узнала младшая дочь о. Максима, Клавдия, она сразу же поспешила к тюрьме. Начальник сказал, что ее отец находится здесь, в камере предварительного заключения.
Она спустилась вниз, плакала, но не уходила, и один из служащих тюрьмы, подметавший в то время пол, приблизившись к ней, прошептал: «Утром к шести часам приходи и увидишься».

На следующий день Клавдия увиделась с отцом. Отец Максим в то время еще не знал, почему арестован, и лишь сказал дочери: «Иди домой, реже сюда ходи, будь осторожней, живи пока на месте».



Дочь священника два раза в неделю носила в тюрьму передачи, состоявшие из хлеба и молока. Хлеб, прежде чем взять, разрезали, молоко переливали в кружку. Отдав передачу, Клавдия становилась напротив тюремных ворот и не уходила до тех пор, пока не увидит отца. Когда ворота, через которые возили воду для арестованных, открывались, заключенные собирались во дворе в надежде увидеть кого-либо из родных.

Отец Максим становился недалеко от ворот и, завидев дочь, махал ей рукой, и та уходила довольная, что они повидались.

Во время следствия вызывались свидетели, которые показали, что священник вел себя в селе очень скромно и сумел завоевать среди крестьян авторитет; он возобновил ежедневную службу и часто в проповедях говорил о безвинных страданиях Христа, многие верующие от умиления плакали и с пробудившимся в душе покаянным чувством возвращались домой. Сверх того, что священник проповедовал в церкви, он по вечерам приглашал к себе крестьян и с ними читал Библию, указывал на трудные времена, которые теперь приходится переживать, говорил, что нужно терпеть, что скоро всему этому будет конец, что придет Христос для Страшного Суда.

По требованию ОГПУ председатель сельсовета дал справку на священника, написав, что отец Максим «прибыл в село Рябаш... с семейством в количестве трех человек... из Сергиевского монастыря... принес имущество... верхнюю и нижнюю одежду по три комплекта и обуви по четыре комплекта».



На допросе он показал, что «Мефодий Попов повел себя очень скромно, чем сумел завоевать авторитет духовного отца и возбудить чувства верующих к вере в Бога... Когда сельсовет запросил от него сведения о числе верующих по приходу на предмет перерегистрации договора...

Мефодий Попов, получив это от сельсовета, послал членов церковного совета по деревням обойти дворы и велел переписать верующих и неверующих, причем заставляли расписываться в том и в другом случае, т.е. веришь – распишись и не веришь – распишись. В результате в колхозах... перепугались, и начались разговоры среди колхозников, что только успели записаться в колхоз, а тут – нате вот, уже спрашивают, верую ли я в Бога. И этой антисоветской агитацией путем возбуждения религиозных чувств верующих против существующей и проводимой политики партии и советской власти Мефодий Попов занимался систематически».

Была допрошена арестованная вместе со священником монахиня; она показала, что приехала вместе с другими на праздник Табынской иконы Божией Матери, что остановились они на площади у базара, где она увидела свою знакомую и «стала разговаривать про жизнь... как она живет... как я живу. Я ей обсказывала, что на меня был налог... что мне заплатить налог не в силах и... меня за неуплату налога описали на первый день Пасхи, а потом после Пасхи... все склали и увезли; жаловалась ей, что оставил меня без хлеба сельсовет, т.е. советская власть... но живется мне покуда хорошо, слава Богу».

Вызванный на допрос отец Максим показал: «Нигде никогда я о политике не рассуждал; на моленьях и на проповедях я против мероприятий советской власти не выступал. Приехал в Белебей 11 июля на праздник Табынской иконы Божией Матери; до моления походил по базару, купил сукна и ситцу, после чего меня милиция арестовала, я сам не знаю за что. Виновным себя ни в чем не считаю».

Условием свободы преподобноисповедника безбожники поставили публичное, прилюдное, прямо в храме Божием его отречение от веры. Отец Максим ответил, что готов на любые мучения, но от Господа не отступит. Зная, что у священника есть несовершеннолетняя дочь, сотрудники ОГПУ пытались шантажировать его, угрожая причинить ей зло, и были почти уверены в успехе. Даже объявили прихожанам, что в ближайшее время привезут «попа» для проведения службы. Народу в назначенный день собралось со всей округи великое множество, все долго ждали, но священник так и не прибыл – согласия на отречение он не дал.

9 октября 1931 года дело было закрыто. Иеромонаха Максима обвинили в том, что он «систематически противодействовал мероприятиям партии и правительства, в церкви произносил проповеди, направленные против колхозного строительства, <...> в результате агитации из колхоза получился большой отлив, из 40 хозяйств вышли 24».

25 октября тройка ОГПУ приговорила иеромонаха Максима к пяти годам ссылки в Северный край.

В последних числах октября из Белебея на станцию Аксаково погнали пешим этапом большую группу осужденных, были люди и из прихода в Рябаше. Один из них крикнул прохожему: «Сообщите в Рябаш дочери батюшки!».



Весть, что отца отправляют, дошла до Клавдии вечером того же дня; она быстро добралась до маленького полустанка, откуда до станции Аксаково было еще километров двадцать; на полустанке в этот день дежурил друг отца Максима. Он позвонил своему брату, начальнику аксаковского вокзала, который распорядился остановить скорый поезд на полустанке, где тот по расписанию не должен был останавливаться; Клавдию посадили в вагон, и к двум часам ночи она оказалась в Аксакове.

В помещении вокзала осужденные спали на полу, со всех сторон огороженные скамейками, как скотина в загоне. Здесь же на полу спал и священник. Заключенные разбудили его и сообщили, что дочь его здесь. Отец Максим сел на скамью, и с двух часов ночи до шести утра они пробеседовали. Утром охрану усилили, и разговаривать удавалось лишь с перерывами. Отец рассказал о том, что было в тюрьме, как заставляли его отречься от Бога, и наказал дочери, чтобы она всегда была с Богом.

Беседа их продолжалось до трех часов дня; в три часа подали состав с зарешеченными окнами.



Заключенных построили в шеренгу, вывели на перрон и погнали к вагонам. Отец Максим чуть задержался, чтобы оказаться в последней группе и в последний раз увидеть дорогое ему лицо. Народ стоял кругом молча и плакал.

Клавдия в сумерках вернулась в Рябаш, но домой не пошла, а переночевала у знакомых, и когда утром пришла домой, оказалось, что ночью приходили сотрудники ОГПУ, чтобы ее арестовать, и произвели в доме обыск; через несколько дней они снова пришли, когда Клавдии также не было дома, и снова произвели обыск: забрали фотографии и письма. Местный депутат посоветовал ей, чтобы она немедленно уезжала, если не хочет быть арестованной, и Клавдия собрала вещи и уехала к старшей сестре.

Весной 1932 года дети отца Максима получили от него первое письмо из деревни Наволочек Холмогорского района Архангельской области. Он писал, что живут они в бараках, кругом на 60–80 километров болота, недалеко от них протекает Северная Двина. «Оставайтесь людьми, – наказывал им отец. – Первыми вам не быть, не будьте последними; не забывайте, чьи вы дети, живите с Богом».

Воспоминания Клавдии Мефодьевны впоследствии были напечатаны в газете.




Весной 1934 года во время половодья Северная Двина разлилась больше обычного и затопила бараки; ссыльные, спасаясь на крышах, терпели стужу и голод.

Отец Максим тяжело заболел, и власти разрешили, чтобы кто-нибудь из родных приехал за ним и взял домой. Но в это время почти все родные его были арестованы или находились в ссылках, ехать было некому, а у младшей дочери на поездку просто не было никаких средств. Священника взял к себе в дом верующий житель деревни Наволочек по фамилии Маслов.

Иеромонах Максим (Попов) так и скончался в его доме, той же весной сподобившись мирной христианской кончины и христианского погребения.

По представлению архиепископа Уфимского и Стерлитамакского Никона юбилейным Архиерейским Собором Русской Православной Церкви 2000 года иеромонах Максим (Попов) был прославлен в Соборе Новомучеников и исповедников Церкви Русской. А сегодня его день рождения.



Моли Бога о нас, преподобноисповедниче Максиме, да твоими молитвами помилует и спасет нас Господь!