Храм святителя Василия Великого

На главную ‹ Жития Святых

Мученик Максим (Румянцев), мирянин

Максим Иванович Румянцев родился в середине пятидесятых годов XIX столетия в деревне Вандышки Кинешемского уезда Костромской губернии в крестьянской семье. Родители его умерли, когда Максиму едва минуло десять лет, и он поселился в доме брата Егора и его жены Елизаветы, где прожил до пятнадцати лет, а в пятнадцать лет ушел странствовать. Где и как странствовал Максим — неизвестно, но вернувшись почти через тридцать лет на родину, он знал службу церковную наизусть, хотя оставался неграмотен; во время странствий он принял подвиг юродства, Который не оставлял до самой кончины.

Вернувшись в родную деревню, Максим Иванович жил то у брата в баньке, то в благочестивом семействе Груздевых, почитавших блаженного за прозорливость, то в семействе Кочериных, а то где придется, куда Бог приведет.

Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно отдавал. В бане никогда не мылся, а как войдет в баню в грязных рубашках, в тех же самых рубашках и выйдет.

Однажды священник Николай Житников, с которым блаженный вел близкую дружбу, уговорил его попариться в бане. Отец Николай остался ждать, а Максим Иванович ушел в баню и исчез.

Что же это он так долго? Куда это он пропал? – недоумевал о. Николай. Вошел он в баню и видит: сидит Максим Иванович на полке красный, как свекла, во всех своих рубахах.

– Да что же ты, Максим Иванович, в одежде сидишь? – спросил он.

– Так ты же мне сам велел париться, а не мыться, – улыбаясь ответил блаженный.

В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, а мальчишки, бывало, пускали в него камни. Но благодушно все это переносил блаженный, помня, что все подвизающиеся за Христа гонимы будут.

К тому времени, когда он поселился в деревне после многолетнего подвига странничества и юродства, он достиг берегов блаженного бесстрастия, и Господь начал открывать ему Свою благую волю о других людях.

Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.

– Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, – сказал он, подойдя к юродивому.

– До свидания, сладкий барин, – ответил Максим Иванович. Многими чудесами засвидетельствовал Господь блаженного, так что не осталось у Андрея сомнения: он вернется живым. И вернулся.

Дочь его. Веру Груздеву, Максим Иванович называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера, замуж не выйдешь», — говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей.

Младшей дочери Груздевых Максим Иванович, когда та была девочкой, частенько говорил:

– Николай, давай закурим. Николай, давай закурим. А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:

– За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай, за мной кто-то бежит. Спрячусь под стол.

Объяснилось все через много лет, когда она вышла замуж за Николая, и тот, когда бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.

Максим Иванович никогда не говорил человеку прямо, а всегда как бы о себе. Пришел как-то к Максиму Ивановичу священник Григорий Аверин, и блаженный сказал ему:

– Вот Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут – да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет.

Вскоре о. Григорий был арестован и в лагере расстрелян.

Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя.

Как-то сидел Петр Кочерин со своими друзьями на завалинке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:

– Вот, дымок пошел.

Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович через некоторое время настойчивее произнес:

– Дымит. Дымит.

Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:

– Да пожар же!

Тут все вскочили. Забежали за дом. И точно. За домом полыхало гумно.

Обмануть или скрыть что-нибудь от Максима Ивановича было невозможно.
Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома ради своей болезни и семейных нужд взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», – решила она.

Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:

– Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!

Пришлось ей все рассказать.

Однажды пришла к Максиму Ольга Добрецова, с нею женщина передала для блаженного сверток. Ольга отдала Максиму Ивановичу два свертка и не стала говорить, какой от кого, посчитав это неважным.

Но иначе на это посмотрел блаженный.

– Это – твое, – сказал он, – а это с тобой передали.

– Прости меня, Максим Иванович, – встрепенулась Ольга.

– Прости, прости, – проговорил блаженный, – хорошо еще, что ты созналась, а то соврут и не сознаются.

В другой раз, когда она собралась уходить, он сказал:

– Ты оставайся, а то люди злые...

Не послушалась она и пошла. Нужно было идти глухим местом. И видит Ольга – стоят мужики и ни за что ее не пропустят. Бросилась она бежать. Мужики – за ней. Она бежит изо всех сил, а они нагоняют, и все отчетливей их топот, уже прямо за спиной. И взмолилась Ольга к блаженному Максиму о помощи. И слышит – стих звук погони, перестали ее преследовать. Едва живой от страха добралась она до общежития, где жила.

Ольга никогда не рассказывала блаженному подробностей своей жизни в общежитии, где у нее не было ни кровати, ни постели, она спала на полу.
Максим Иванович сам говорил:

– Вот развалятся, как баре, на кроватях, а у меня – пальто под голову и под себя.
Пальто это вскоре украли, о чем ей блаженный сам сказал:

– Вот какие злые люди, пальтушку украли. Но ты не расстраивайся. Вскоре Ольга нашла на земле деньги, которых как раз хватило на покупку пальто.

Бывало, что Максим Иванович ни к кому не шел ночевать, а садился со своим мешком посреди улицы и сидел здесь по нескольку дней. Однажды зимой он просидел так неделю. И одна женщина сжалилась над ним:

– Максим Иванович, так же нельзя.

– Конечно, нельзя, – кротко ответил блаженный, но не сдвинулся с места.

Женщина пошла домой, истопила баню и пришла уговаривать блаженного.

– Максим Иванович, пошли, я уже и баню специально для тебя истопила.

– Ну, давай салазки, накладывай на них мешки, – согласился он. Она пришла с салазками, положила на них мешки блаженного и попробовала везти. Но салазки с места не стронулись. Попробовала еще. Не может их сдвинуть.

– Максим Иванович, не идут что-то салазки.

– Не идут, – покачал он головой и сам легонько подтолкнул салазки. И сразу они сдвинулись и легко пошли.

Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с самого утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хозяйка слушала, думая, когда же он кончит, и наконец спросила:

– Что ты все заупокойные стихиры поешь? Ничего не ответил Максим, продолжая петь, а через некоторое время, кончив петь, сказал:

– Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.

Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в
монастыре умерла монахиня.

Как-то еще до начала гонений блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:

– Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Все разлетится. Все.

В середине двадцатых годов монастырь был закрыт, в его зданиях поместилась следственная тюрьма.

Сердце Максима не прилеплялось ни к чему земному; деньги он презирал, а если ему кто их давал, то он потрет их, потрет, да и бросит или сунет куда-нибудь.
Однажды прибежала соседка Груздевых к Максиму Ивановичу:

– Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!

– Ну и что? – невозмутимо ответил блаженный. – Тебе жалко, что ли?

– Да как не жалко? Конечно, жалко.

– Ах ты, жалко, – покачал головой блаженный, – да ты возьми в карман землю-то
и ходи, раз тебе жалко.

Духовно близкие отношения Максим Иванович вел с епископом Кинешемским Василием.

– Многих я видел подвижников, молитвенников и духовных людей, – говорил о нем святитель, – но этот ближе всех к Богу.

Владыка Василий ходил к блаженному Максиму Ивановичу пешком. И когда бы он ни задумал прийти, Максим Иванович всегда заранее знал о его посещении. Однажды он предупредил о его приходе хозяйку, и она бросилась убирать в избе.

Но не успел святитель войти, как блаженный сам указал ему место:

– Ты, владыко, здесь на пороге садись.

– Да как же так! – всплеснула руками хозяйка. – Я уже и скамеечку вытерла...

– А ему тут... тут... Садись, садись здесь! – настойчиво повторял блаженный,
показывая на порог.

Святитель не стал возражать.

Это было незадолго до ареста епископа.

Но праведнику закон не лежит. Однажды Максим Иванович передал через близких святителю, что хотел бы причаститься.

В назначенный день епископ Василий пришел к блаженному. Сидит, ждет. А Максим Иванович в это время с мужиками беседует. Те ему уже и покурить предлагают, и он не отказывается, закуривает.

Видя, что напрасно его ожидание, епископ послал за ним келейника и, когда Максим Иванович пришел, строго спросил:

– Ты что-нибудь ел?

– Немножечко поел, – ответил блаженный так, точно только этого вопроса и ждал, и добавил: – Уж больно ты строг, владыко, я совсем немножко, чуть-чуть поел, а будет время, когда поемши будут причащаться.

О будущем ли он говорит? Не прелестное ли это пренебрежение ко святыне? – подумал святитель, сам строгий подвижник и ревнитель церковных канонов. И благословил своих духовных детей повременить обращаться к блаженному за советами.

Через некоторое время Максим Иванович снова позвал владыку к себе – причаститься.

– Ну, что, Максим Иванович, не ел, не пил? – спросил тот, войдя.

– Не ел, не пил, владыко святый, – ответил блаженный с кротостью благообразного Иосифа, принимающего на свои руки пречистое тело Христа.

После исповеди все сомнения у святителя рассеялись, и он вновь благословил духовных детей обращаться к блаженному.

Многие, видя, какую жизнь он ведет, говорили ему:

– Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Небесном.

– А кто это знает: в Царстве ли? – ответит блаженный, глянет на образ Царицы Небесной. – Царица Небесная! – воскликнет, и слезы сами собой побегут по
щекам.

Зная службу на память, он на Пасху пел ее всю дома. Сядет против окон и радуется.

– Смотри, – скажет хозяйке, – ангельская душенька, как солнышко играет.

А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.

Незадолго до своего ареста Максим Иванович пришел к о. Николаю Житникову и сказал:

– Отец Николай, давай багаж собирать.

И действительно, вскоре они оба были арестованы.

Председателем первого в тех местах колхоза был Василий Сорокин, а сын его, Владимир, работал в колхозе трактористом. Оба они не любили блаженного и писали доносы властям, чтобы те арестовали его.

И, наконец, зимой 1928 года к дому, где тогда жил Максим Иванович, подъехали сани с возницей-милиционером.

Случившийся тут Андрей Груздев спросил:

– За что вы его арестовываете?

– Да нам не жалко, – ответил милиционер, – он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.

Собирать Максиму Ивановичу было нечего, никакого имущества у него не было, сел он в сани, и они отправились. По дороге им встретилась женщина, которая, узнав блаженного, спросила:

– Куда это ты, Максим Иванович, поехал?

– К Царю на обед, – ответил блаженный.

В Кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли жестоким мучениям, попеременно держа то в жаре, то в холоде. Но недолго он здесь пробыл и был переведен в другой город. Здесь блаженный оказался вместе с о. Николаем Житниковым, который явился свидетелем его кончины, и написал из заключения кинешемцам, что блаженный Максим умер как великий праведник.


Игумен Дамаскин (Орловский)

«Мученики, исповедники и подвижники благочестия
Русской Православной Церкви ХХ столетия.
Жизнеописания и материалы к ним. Книга 2»
Тверь. 2001. С. 265-271

 ←  Священномученик Алексий (Красновский), священник

Исповедница Елисавета (Румянцева), мирянка  →