Храм святителя Василия Великого

На главную ‹  Проза ‹  Беседы с духовенством и размышления ‹ "Надо быть Неопалимой купиной, чтоб гореть и не сгорать"

"Надо быть Неопалимой купиной, чтоб гореть и не сгорать."

Не знаю, что это такое было в моей жизни – испытание великое, или великая милость Господа, когда в течение трех лет по благословению нашего Архиерея могла беседовать с духовенством псковской епархии, среди которого есть настоящие подвижники нашей веры. Если бы я понимала, насколько серьезно было такое послушание, весьма отдаленно напоминающее журналистику, я бы, может, струсила, но, слава Богу, не понимала.

Пять лет назад, направляясь к архимандриту Ермогену (так называют своего батюшку духовные чада), в уме уже составила вопросы, довольно простые, но искренние, не богословских высот, а от того народа, который пришел в Церковь в перестройку, который мало чего знал и понимал, но хочет знать и понимать. Пришла к отцу архимандриту за ответами о монашеской жизни, монашеском делании и о другом, главном.

Часто можно наблюдать, особенно в монастырях, как толпа православного люда обступает старого монаха, как бежит народ за известным пастырем в надежде получить его благословение. Я и сама подумала тут недавно, почему с восторгом, прикасаюсь к руке священника. Ответ прост: мы, пусть неосознанно, но чувствуем разницу в наших жизнях: их – священнической, и нашей - мирской. Разница есть, и думаю, немалая. Поэтому наше благоговение перед духовенством – это знак человеческой признательности им, нашим пастырям.

Отца Гермогена тогда встретила возле монастырской ограды: батюшка высокий, с очень умными веселыми, ярко голубыми глазами, показался мне мощным, сильным. Как сотрудник информационной епархиальной службы позже я находила всё больше причин приходить к духовнику псковского Рождества Богородицы Снетогорского монастыря архимандриту Гермогену. Личных глубоких вопросов к отцу Гермогену у меня не было, он на них мне ответил, когда отвечал на мои «официальные». Помню, как поздравляли отца архимандрита с семидесятилетием наш Владыка Евсевий, сестры монастыря во главе с игуменией матушкой Людмилой, его духовные чада. Вот уже на пороге 18 сентября, грядет 75-летие архимандрита. Очень хочется, чтобы отец Гермоген ещё долго служил у престола Божьего и ради нас, нам без таких пастырей и молитвенников трудно удержаться и сохраниться.

Монашество святые отцы Церкви определяют как великую Тайну Божию. Проникнуть в нее со стороны невозможно и не нужно. Но в поисках истины нельзя не обратиться к монашескому слову, слову архимандрита Гермогена (Муртазова). Надо предупредить нашего читателя, что духовная беседа – устный и сложный разговор, который теряет свои тонкости в компьютерной печати, и, чтобы правильно понять отца Гермогена здесь, надо внимательно вчитываться, перечитывать текст, прикладывая определенные усилия.

Над тем, что говорит архимандрит, приближающийся к возрасту старчества, неверующий может посмеяться. Слово духовника столь высоко, что принять его может только верующий человек, который ведет свою личную духовную работу. Почти три часа нашей первой беседы с отцом Гермогеном не может уместиться в традиционный размер Интернета, поэтому текст разделен на три части – от простого к сложному. Просим читателя быть острожными в чтении и внимательными к слову духовного наставника многих чад нашей Церкви. Интересно, что некоторые вопросы к отцу Гермогену мне так и не пришлось задать - духовник отвечал на них всем своим словом, по наитию, но они присутствуют в тексте, как некие указатели на духовную проблему. Единственное, что пришлось сократить, цитирование на церковно-славянском языке, это могло затруднить чтение невоцерковленному читателю. Разговор начался с вопросов о жизненном пути архимандрита…
р.Б. Наталья

- Скажите, откуда Вы родом, отец Гермоген?

- Родом я из Татарии.

- И фамилия у Вас татарская – Муртазов.

- Но только я чисто русский, потому что татарская фамилия заканчивается на "-ин" – Муртазин, а окончание "-ов" – это русские. У меня все русские: и папа, и мама, в роду у нас не было татар. Но и среди татар могли быть люди с фамилией Волков, например.

- Все смешалось в Советском Союзе.

- Да. У нас район, где я родился, называется Ново-Шешминский – там река такая есть Шешма, она впадает в Каму, а недалеко от нас город Чистополь. Возникали такие поселения, как наше, со времен Ивана Грозного, когда он завоевал Татарию и, чтобы держать завоеванные земли под контролем, переселял целые русские селения в пустынные татарские земли. Наш район переселен из Смоленска, наши корни оттуда. И центральная улица в Ново-Шешминске называлась Свободка, где жили служилые люди, освобожденные от податей. Другая улица называлась Попушкина – там пушки стояли, третья – Мишеней, где стояли мишени, прицеливались, стреляли в них.

- Военная слобода.

- Да. Вокруг этого района еще несколько деревень было: Екатериновка – Екатерининский полк стоял, Михайловка – Михайловский полк…Они и не давали ходу смутам. Теперь этот район называется Чистопольским - чистое поле было, от Казани километров двести.

- Вы из благочестивой семьи, батюшка?

- У нас все в роду, мои отцы – глубоко верующие, но священства не было. Особенно бабушка была верующая и мама. Брат мой, отец Никон, сейчас иподиакон на Карповке (Санкт-Петербург, подворье Пюхтицкого монастыря), поет, читает, служит. И сестра моя, монахиня Сергия, здесь со мной живет (монахиня Сергия скончалась в 2008+).

- Сколько же у Вас в семье детей было?

- Трое. И все трое монашествующие. Мама тоже монахиня Магдалина, а папа погиб во время Великой Отечественной войны. Мы не вступали ни в партию, ни в колхоз, ни в совхоз, были единоличниками. Папа в первые дни был взят, мне было шесть лет и я помню, ему дали первому повестку, он и погиб в первые дни войны, возле Великих Лук, город Торопец.

- Не собирались, отец Гермоген, служить в Церкви, просто жили и жили?

- Как все. Закончил я школу, потом работал на почте, пошел в армию, служил в Баку в войсках зенитной артиллерии. Был сержантом, у меня есть много наград за службу.

- Сколько говорим с батюшками, кто служил, все были хорошими солдатами, до сержантов дослуживались.

- Всегда я был в армии с крестиком, хотя трудно было тогда носить. Крестили меня в церкви в честь Святой Троицы, как родился. Я молитвы знал с детства «Отче наш...», «Богородицу», знал «Верую», псалмы некоторые «Помилуй мя, Боже» и «Живый в помощи Вышнего»... И пока я служил в армии, моя мама продала дом и купила в Чистополе. Церковь у нас была только в Чистополе. Там познакомилась с монашками из монастыря, который был закрыт, а когда-то они обслуживали окружение Патриарха Сергия, который был эвакуирован во время войны в Ульяновск. Когда я вернулся из армии, на Покров Божией Матери демобилизовался, попал в такую среду: старенькие монашечки, одна – две, и моя мама – певчая.

- Вы не рвались в молодую жизнь? Вас это не смущало?

- Нет. Церковь была рядом теперь, они стали меня учить петь, читать. А потом я узнал, что есть восемь семинарий, которые во время войны открылись. Мне дали адрес, я написал в Ставропольскую семинарию и Саратовскую. В Ставропольской сказали: «Уже поздно», а из Саратовской написали: «Можете приезжать, сдать экзамены и нагнать пройденный материал». Я с удовольствием подготовил всю программу, которая была нужна, бегло читал по-славянски, пел, написал сочинение на тему о жертвоприношении Авраама – все сдал, поступил, а потом и нагнал остальных. Устроился в Саратовский Троицкий Собор иподиаконом у Владыки Вениамина (Федченкова), который сейчас в Пещерах Псково-Печерских лежит. Он тогда из Риги приехал. Вот так я иподиаконствовал, регентовал, и пошла жизнь своим чередом. Сдавал на четверки-пятерки экзамены, а летом дома ходил в храм, по дому трудился.

- А сан когда приняли?

- В 1959–м.

- Там же, в Семинарии?

- Да, в диакона и священника сразу же. В диакона осенью, а весной на Григория Паламу – в священника был рукоположен.

- Получается, Вы, отец Гермоген, более сорока пяти лет священствуете.

- Да, получается. Потом я домой после Семинарии возвратился, служил год и пошел в Академию, в Троице-Сергиеву Лавру. Пока учился в Академии, ездил в Псково-Печерский монастырь и нес послушание, там и познакомился с моим духовным отцом Сампсоном (Сиверсом). Он меня вел духовно. И отец Алипий тогда был наместником, и старцы тогда многие были живы, и Валаамские, а вот отца Симеона не застал, он преставился в 60-м году, а я пришел в 1962 году в монастырь. Знал и старца Никиту, человека святой жизни. Но еще я ездил и в Пюхтицы, там такой отец Петр был.

- Любопытство было какое-то, или странничество по монастырям?

- Ездили с братом, я свободен еще был. Отец Алипий нам тогда помог, и мы купили маленький домик в Печерах, около монастыря. Мама приехала и все мои. Я так и думал, что закончу Академию и где-нибудь устроюсь в Печерах, на приходе. Ничего себе не искал. А учебный комитет Академии мне назначил в Эстонскую епархию, Владыка Алексий (позже Святейший Патриарх) просил двух священников. Вот мой товарищ, с кем мы поехали в Эстонию, отец Виктор в Таллине служит до сих пор. А назначили меня в Пюхтицкий монастырь помощником отцу Петру. И с 1965 года почти тридцать лет я служил в Свято-Успенском Пюхтицком монастыре. Сначала служил с отцом Петром, лет десять, потом он ушел за штат, старенький. И духовником монастыря пришлось быть мне. Монастырь большой – тогда почти сто сестер было, сейчас сто семьдесят.

- И каково в женском монастыре духовником, отец Гермоген?

- Это очень специфичное служение в женском монастыре. Как в Священном Писании: надо быть Неопалимой купиной, чтоб гореть и не сгорать. Или Иерихонской стеной быть, непробиваемой. Владыка Роман говорил: «В женском монастыре одна большая игуменья, и сто маленьких». Их надо всех изучить, и каждой знать «рецепт». Еще же и служба ведется, и требы: панихиды, молебны, крестины. А монастырей всего по Союзу было восемь, и ехали в эти годы в Пюхтицы. В монастырь люди приехали - должны сказать все, что у них наболело, в своем приходе не всегда могут выговориться. Всех надо выслушать. И вот мы оказываемся в таком круге. Трудно мне было на какие-то вопросы ответить, я посылал их к отцам в Печерский монастырь. И отец Сампсон мне помогал как молитвенно, так и советами во всех моих служениях.

- И сколько Вам было лет, батюшка, когда Вы начинали в Пюхтицах?

- Где-то за тридцать с небольшим. Вот так мы и подвизались, трудились, испытаний всяких было много. Но, благодаря молитвам батюшки отца Сампсона и его советам, я смог как-то выдержать среди рифов и подводных течений, которые там были в монастыре. Все было очень непросто. А потом стали границы меняться.

- И как монастырь?

- Я наперед уже знал, что будет такое положение политическое.

- Вы это понимали, Вам было дано?

- Да. Я понимал, что люди ко мне будут часто обращаться и волноваться, как им относиться к паспортам, кодам, а я не могу лгать, могу объяснить, как есть, а это будет против начальства, дойдет до их Департамента, что живет такой-то анти…. И я заранее все обдумал, благословился. Уже потом у меня был духовным отцом Иоанн (Крестьянкин). Все обсудили и решили, что мне надо оставить монастырь. С Божией помощью я уехал.

- А когда принимали постриг, отец Гермоген?

- Лет пятнадцать уже был протоиереем, все награды были за исключением митры. Просил постриг у Владыки. Он мне не отказал. Сам меня Святейший стриг.

- Вы говорите о Патриархе Алексии II?

- Да, когда Святейший был эстонским Архиереем.

- А постригались Вы где?

- В Пюхтицах. Постриг был торжественный: мужчину постригали в женском монастыре.

- Такого не было?

- Нет, не было.

- Вот как в жизни складывается, нет рамок.

- В монастыре и брат мой жил. Были сложности, всех не перечесть. Архиерей приезжает на праздники к нам, и при каждом приезде уже был готов букет объяснений, жалоб, кто «за», кто «против».

- То есть монастырские конфликты и враждующие лагеря?

- У нас были три партии: партия матушки игуменьи Ангелины (еще при ней было, до Варвары), вторая – отца Петра, а третья – нейтральная. Мне батюшка Сампсон сказал: ты будь беспартийным, не вступай ни в какие партии. Я так и в политическом смысле всегда держался: не был ни пионером, ни комсомольцем, ни в партии. И здесь мне были все одинаковы. А когда отец Петр ушел за штат, затем скончался, то эти партии объединились в одну, и мне пришлось всех окормлять. С матушками мы жили дружно. Матушка Варвара деятельная: монастырь был провинциальный, а сейчас все перестроено, отопление, всем обеспечены. Как Ватикан. Своя земля, свой скотный двор, свои пастбища, своя мельница, все свое. Могут существовать автономно, независимо. А жизнь так шла, что всего не передашь, каждый день был новым.

- Отец Гермоген, какой же силы нужно быть священнику, чтобы вести такой огромный женский монастырь?

- Мы обеспечивали службу, служение сестер, всех приходящих паломников. Мне, когда начинал служить в Пюхтицах, наставления духовник давал: никогда ни с кем ни в каких закуточках не говорите, все должно быть прилюдно, открыто и чтобы тебя все видели. И я вел все беседы в храме. Никого не приглашал в келью, потому что келья священника – для молитвы. Со мной и мама жила, инвалид, и бабушка старенькая была у меня - мать Гавриила, и брат – инвалид первой группы. Я видел, как отец Петр себя вел, и от него взял навыки. Учел и недостатки, и старался держаться, как положено, с Божией помощью, чтоб никто пальцем не показывал.

- Какие могут быть последствия ошибок священника?

- До нас, до отца Петра, лет пятнадцать, священники держались один год - три, или женятся, или их посадят, страшные периоды были. Не заканчивалось по-доброму священническое служение, какое-то пятно оставалось.

- Значит, с переменой границ, батюшка, Вам стало плохо, Вы должны были уехать из монастыря в Пюхтицах? Это мешало Вашему служению?

- Все хорошо было и в бытовом, и в духовном, но было и тяжеловато. Народу много, паломники. Я был еще и Нарвским благочинным, у меня было тринадцать приходов, тоже было сложно. Я там сильно заболел, болел язвой.

- Думается, такие батюшки не болеют никогда и не должны болеть.

- Язва у меня случилась от переживаний, и дважды. Много крови потерял, чуть ли не вся вытекла. Меня в Печерах, такой хирург был Георгий Васильевич Уле выхаживал, а мне уже было не потянуть. Думал, уйду на пенсию. Был свой дом в Печерах, служил в Варваринской церкви в Печерах с отцом Евгением. И Святейший мне дал широкую дорогу, говорил, иди в любой монастырь, где захочешь устроиться, потом мне скажешь – где. Мы со Святейшим в хороших отношениях всегда были, я один из его домашних людей, окормлял его сестер обслуживающих, по-братски мы с ним были. Но никакой власти не хотелось, всего уже было достаточно – я был митрофорный архимандрит. Служил с отцом Евгением, помогал, чем мог. А потом приехал Владыка Евсевий в Епархию, говорит: «Надо помогать, отец Гермоген, Снетогорскому монастырю». А я был знаком еще по Ельцу с Владыкой, и с матушкой Людмилой. И на зимнего Серафима Саровского Владыка назначил меня сюда. И вот я уже здесь почти десять лет.

- Сейчас не узнать монастырь.

- У меня по Пюхтицам знакомых было много, и я стал привлекать, чтобы помогали. Машины купили, автобусик, трактор, то коровку, то еще чего. Стали строить, и так одно за другим, до сих пор строим. Недавно пожар был, кельи сгорели, отстраиваемся, ходим, просим. И приходиться мне не только духовно вести людей, но и все время думать, где достать копейку: гостиницу достраиваем, скотный двор. Сестер у нас семьдесят, много стареньких.
Продолжение следует.