На главную ‹ Проза ‹ Алла Немцова ‹ За что?
За что?
Когда разговор заходит о смирении, мне сразу вспоминаются серо-голубые лучики Лешиных глаз. Рядом с Лешей всегда тепло. Если приключаются неприятности и жизнь осложняется нестроениями, достаточно поговорить с ним пару минут о погоде, и, глядишь, нет никакого уныния. Как рукой сняло. Удивительная способность делиться душевным теплом им самим не осознается. Попробуй скажи ему об этом — не поверит. Да я и не говорю. Просто тихо радуюсь каждой нашей мимолетной встрече.
Мы сидим на синем диванчике у дверей мастерской. До начала занятий остается минут десять, и Леша неожиданно пускается в откровения.
— Знаете, я же не всегда таким был. Я ведь тоже, как все, в школу пошел, несколько лет учился. Никто и подумать не мог, что такое случится.
Я сижу, затаив дыхание, слушаю рассказ о том, о чем воспитанные люди, да и невоспитанные тоже, не спрашивают.
Леша вздыхает, но без горечи.
— А потом, когда подростком начал вытягиваться в рост, тут-то и заметили, что одно плечо выше другого стало. Стали по врачам меня водить. А что тут сделаешь… Кости только с одной стороны росли, а с другой — совсем перестали. Поэтому такой горб образовался.
Леша рассматривает узор на стене и думает о чем-то своем. Я молчу. Что тут скажешь. У Леши несоразмерная узкая фигура, как будто вся вздернутая к одному высокому плечу. А горб за плечом топорщит и растягивает свитер.
Серо-голубые лучики обращаются ко мне. Смотреть в Лешины глаза одно удовольствие, будто в солнышко укутываешься.
— Знаете, — улыбается он, — раньше ко мне гораздо хуже относились, чем сейчас. Особенно детишки. Дразнили, зимой снежками закидывали. А сейчас перестали обижать. Добрее, наверное, стали.
— Наверное, добрее, — неуверенно отвечаю.
Леша отводит глаза и опять задумывается. И вдруг становится очень серьезным.
— Мне очень мама помогла. Говорит, сынок, ты должен научиться жить с тем, что у тебя есть. Просто заново научиться жить,- Лешины лучики становятся длинными ровными лучами, — Заново.
— Леш, у тебя очень мудрая мама.
Леша удивленно смотрит на меня и его лицо вновь озаряет чудесная улыбка.
— Да, — лучики опять становятся короткими и подвижными, — Она у меня очень хорошая. Мама смирилась, и ей стало легче. А вот папа… Папа очень переживает. Всё считает, что он в чем-то передо мной виноват.
К нашей компании присоединяется Максимкина бабушка.
Ребят приглашают на занятия. Леша заходит последним, закрывает за собой дверь, но через минуту возвращается.
— Вы не будете против, если я сегодня вашему Гоше помогать буду?
— Лешенька, да о чем ты говоришь, только благодарна буду. Конечно, помогай.
Леша задает вопрос, от которого до сих пор мороз бежит по коже:
— А он меня не испугается?
На мгновение теряю дар речи.
— Лешенька, родной, да что такое ты говоришь…
Он улыбается и закрывает дверь.
Максимкина бабушка вздыхает:
— Леша ведь никогда не жалуется. Никогда. Такой терпеливый.
— Дразнят?
— Да причем тут дразнят, — Максимкина бабушка немного раздражается моим непониманием, — Боли у него страшные в позвоночнике. Только материн массаж ему помогает, немного, конечно, но помогает. За что ему такое, Господи. Золотой ведь парень. За что?!
Не знаю, за что это Леше. Не знаю, что думает, да и думает ли об этом сам Леша. Не знаю, что думают об этом его мама и папа, я их никогда не видела, ведь их сын самостоятельный взрослый человек и не нуждается в провожатых.
Все родители, что сменяют друг друга с понедельника по субботу на синем диванчике, когда-нибудь задавали себе этот отнюдь не риторический вопрос: за что? И почти все находят ответ в своей душе, когда, благодаря несчастью, начинают новую, осмысленную жизнь. Этими ответами никогда ни с кем не делятся. И дело не в приватности, а в той боли души, которую дает знание ответа.
Много лет назад судьба подарила мне встречу с одной замечательной молодой женщиной. Первое, на что я обратила внимание — молитвослов в ее руках. Второе — прямой и твердый взгляд и такая же твердая и прямая манера говорить. А потом выяснилось, что она тоже музыкант, а это всегда, как «ты и я одной крови». Стерлось ее имя из памяти, но то, какой урок смирения она мне тогда преподнесла, я запомнила на всю жизнь. Мои скорби, которые к тому времени, казалось, заполонили собою весь мир, съежились до размеров булавочной головки, когда я услышала ее рассказ. Медленная, ползучая болезнь каждый день, в течение нескольких лет, уносит маленький кусочек жизни ее ребенка. К тому времени, как мы познакомились, болезни шел девятый год и ее разрушительные последствия были очевидны. Зрелище не для слабонервных. Им очень тяжело было бы материально, если бы не помощь добрых людей. По возможности деликатно, я поинтересовалась, есть ли у них папа.
— Папа есть, — ответила она,- Но он с нами не живет. Он очень хороший человек, и он очень нас любит, но… не по силам ему это, тяжело ему, понимаешь?
В ее голосе звучало столько жалости к этому несчастному, который спасовал, не выдержал. Она его жалела, от всей души, от всего сердца жалела мужчину, который бросил ее в такой беде. И тогда внезапно ко мне пришло понимание, что человек, который не выпускает из рук молитвослов, смотрит на происходящее совсем другим зрением, видит то, что не вижу я. В чем секрет этих людей, жалеющих и прощающих, достойно и смиренно несущих свой крест? Почему у меня не получается не роптать на судьбу?
— Знаешь, — произнесла она, поняв, что сейчас происходит в моей душе, — я ведь тоже поначалу причитала «за что, за что». А потом, когда к вере пришла, поняла, что неправильно вопрос ставлю. Не «за что» надо спрашивать, а «для чего». И вот тогда ты получишь ответы на все свои вопросы. Тогда поймешь, что не столько ты для него, сколько он — для тебя. Для твоего спасения, понимаешь? Ребенок-то своими страданиями уже спасен. Пойми, твой ребенок имеет огромную силу, о которой ты даже не подозреваешь. Тебе надо обязательно в церковь ходить, Богу молиться, подумай над этим. Кстати, мы в воскресенье поедем к отцу Власию. Здесь до монастыря рукой подать, мы каждое воскресенье на Литургию ездим. Поехали с нами?
— Не знаю, посмотрим.
В монастырь я тогда не поехала. Господь был совсем рядом со мной, а я — еще очень далеко. И только через год едва не случившаяся трагедия с ребенком привела меня к принятию Таинства Святого Крещения.
Максимкина бабушка возвращает меня из воспоминаний.
— Иди прогуляйся, подыши свежим воздухом, по магазинам пройдись. Что ты тут будешь киснуть, занятия еще не скоро кончатся.
— А вы как же?
— А что я? Мое дело стариковское, я дома уже набегалась, какие прогулки. Подремлю здесь пока. Если что, за твоим озорником пригляжу. Иди, иди.
Выхожу на улицу, с удовольствием окунаюсь в суетливую городскую жизнь. Пробежавшись по окрестным магазинам, разрешаю себе чашечку эспрессо. Леша никак не выходит из головы. Так и стоит перед глазами его улыбка и слова: А он меня не испугается? Пока кофе остывает, грею о горячие картонные бока стаканчика озябшие руки и осматриваюсь по сторонам. За соседними столиками активно поглощают свои гамбургеры и чизбургеры оголодавшие школьники и студенты. Веселые и шумные, разговаривают о делах и пустяках, шутят, смеются. Так и должно быть, молодость обязана быть жизнерадостной. Леше, наверное, тоже очень хотелось бы быть таким же беззаботным и веселым. Но у него другой путь, на котором большей частью шипы, тычки, насмешки и физические страдания. И наградой ему за стойкость и незлобие служит не тленное земное богатство, а подлинное сокровище настоящего христианского смирения. Оттого так тепло рядом с ним, оттого греет каждое его слово, оттого серо-голубые лучики мгновенно избавляют вас от уныния.
Начинает смеркаться. Смотрю на часы. Пора возвращаться за озорником. Допиваю совершенно остывший кофе.
Иду вдоль решетчатого забора, поворачиваю за угол и неожиданно сталкиваюсь с Лешей. Лицо его кажется мне совершенно серым, на нем ни улыбки, ни радости. Сердце ёкает: что-то не так.
— Леш, вы что, уже закончили?
— Да нет, это мне надо сегодня пораньше. Не торопитесь, они еще занимаются. До свидания.
Леша опускает глаза и быстро уходит. И тут я вижу, что его так сильно расстроило: в нескольких метрах от него, так, чтобы он это видел, трое мальчишек, захлебываясь от хохота, передразнивают его хромую кособокую походку. Заводила высовывает язык и закатывает глаза, изображая трясущегося идиота. Какие-то бабушки кричат на мальчишек, и они, продолжая гоготать, скрываются в подъезде.
Добрее, наверное, стали, вспоминаются Лешины слова.
2011г.
Контакты