На главную ‹ Проза ‹ Мария Михайлова ‹ "Пациент"

"Пациент"

Несколько курсов психотерапии и неоднократные попытки медикаментозного лечения - все было напрасно – депрессия не отступала от моего пациента ни на день. За три месяца больной заметно похудел, сделался ещё более безразличным к себе и внешне стал напоминать бездомного скитальца. Вот и теперь он сидел в моем кабинете по-прежнему небритый, с отрешенным взглядом, в знакомой старой футболке с неунывающим Микки Маусом на груди, чья широкая улыбка на фоне скорбного выражения лица страдальца казалась нелепой и уже начинала раздражать.
- Вы таблетки принимаете, которые я Вам выписал в прошлый раз? – спросил я и открыл историю болезни.
- Нет…- безразлично ответил он.
На все вопросы он последнее время все чаще отвечал: «никто, ничто и никогда…не вернет мне его». А потому, я знал, чем опять закончатся мои уговоры пить таблетки. Было ясно, что с жизненными обстоятельствами, которые сложились отнюдь не в пользу моего больного, бороться должен только он сам. Но заставить его это делать у меня никак не получалось. И теперь отчаиваться стал даже я, врач-психиатр с двадцатилетней медицинской практикой.
- Почему? – посмотрел я на него.
- Незачем…- спокойно произнес он.
- Вы думаете выкарабкаться вот так, ничего не предпринимая? – продолжил я,- Понимаете, если Вы не возьмете себя в руки, боюсь, что мне придется положить Вас в стационар - сами Вы не хотите лечиться, к моим советам не прислушиваетесь…
- Я готов лечь в больницу.
- Официально?
- Да…
- Вы совсем не боитесь потерять работу?
- Уже потерял…
- Нет же! – попытался я его переубедить, - Коллеги ждут Вас на рабочем месте! Они постоянно интересуются у меня об успехах лечения. Вот только я! Что могу им ответить я? Ну сами подумайте!
- Простите…- смутившись, ответил он и опустил глаза.
Заговорив о госпитализации в психдиспансер, к которому я не имею никакого отношения как врач, я опускал свои руки. Ведь его на лечение ко мне и направили именно для того, чтобы не доводить дело до больницы.
- Я хотел сказать, что они ждут Вашего выздоровления…
- Спасибо… - безразлично ответил он.
- Хорошо, идите и готовьтесь к больнице,- закрыл я историю болезни, тем самым давая ему понять, что прием окончен, - За направлением придете завтра.
- Почему бы вам не выписать направление прямо сейчас? – будто подстегивая меня, спросил он.
- А Вам не всё ли равно, когда ложиться: сегодня или завтра? – раздраженно заметил я.
Он медленно поднялся с кресла и вышел.
«Один – ноль в его пользу: обычный исход наших с ним встреч, -подумал я, глядя ему в след,- но мы еще посмотрим кто кого!».
И теперь я решил - нужно срочно что-то делать… И вдруг вспомнил о своем старом приятеле, с которым мы вместе заканчивали институт.

Сказать, что Гарик был странным – ничего не сказать, Ласинский был сумасшедшим. На третьем курсе меда он организовал на крыше дома общество анонимных алкоголиков для безработных. Он проводил с ними занятия, мыл их у себя дома, собирал для них одежду, деньги и различные вещи. Мы, его однокурсники, с юмором относились к его увлечению. Он – с полной серьезностью. Но когда оно стало занимать слишком много времени, Гарик начал опаздывать на лекции, а потом и вовсе перестал их посещать. По институту вскоре стали ходить слухи, что его видели в компании «деградирующих сегментов нашего общества» и в «непристойных местах». Хотя, где были эти места, никто не уточнял. И вот, слухи дошли до деканата. Вопрос был поставлен ребром: «Ласинского – на ковер!» Поговаривали об отчислении.
Время собрания было назначено на семь утра. Декан, приспустив очки, строго осматривала всех присутствующих. В аудитории беззвучно, чуть дыша, сидели сокурсники Гарика. Пришли даже члены кружка «ботаников» с фармакологического. Вообщем, здесь были все и даже более, кроме самого Ласинского. Ковер был красным.
- Ждем ровно пять минут. И решение будет принято безоговорочно,- спокойно заявила декан и аккуратным движением руки посадила очки на переносицу.
Воцарилось гробовое молчание. Но уже через несколько минут в коридоре послышалась возня. Дверь отворилась, и в аудиторию ввалились шесть человек странного вида, а вместе с ними и сам Ласинский.
- Таак!..- привстала декан, - это что такое?
Гарик вышел вперед.
- Антонина Рудольфовна! – торжественно начал он,- Вот они!
- Кто это? – в ужасе округлила глаза декан, глядя на остальных вошедших.
- Мои подопечные! – гордо произнес Ласинский.
- Да! – вызывающе обратился один из них к Антонине Рудольфовне,- А чё вы удивляетесь? Мы тут пришли сказать… вот я в частности, что Гарик хороший пацан. Он меня на ноги поставил…
- И меня,- поддержал говорящего еще один из подопечных Гарика.
- Да, всех нас! – продолжил третий и тоже вышел вперед,- Мы не пьем уже год, работаем, кто где…
Вытащив из кармана стопку маленьких книжечек, он протянул ее Антоне Рудольфовне.
-…вот, трудовые принесли, смотрите, коль не верите.
- А я в семью вернулся, - заговорил один из них, и на его лице расплылась улыбка, - приняли…
- Это так, Антонина Рудольфовна! – сказал Гарик.
- Он нас из помойки вытащил, вернул нам человеческий облик! – решил поддержать Гарика мужичок, который стоял у самого входа. Он подошел к отличнице Вальке Камориной , демонстрируя на себе джинсы-варенки.
- Смари, - подмигнул он ей, - ничё я прикинулся?
- Прекратить этот цирк! – писклявым голосом вскричала декан.
- Э, мадам, - ответил ей тот, что в джинсах, - спокойно! Никакого цирка тут нету, и мы те не клоуны, ясно?
- Чё унижать-то сразу… – поддержал его «принятый» в семью.
- Таак! Тааак!! – в один голос закричали однокурсники Гарика.
- Подтверждаю! - вскочила с места Ленка Ильина (она в тайне любила Гарика).- Он весь год этих … выхаживал, проводил с ними занятия, я даже на одном из них была.
- Ну всё! Хватит! Вон отсюда! Все! – продолжала неистовствовать декан.
Одна из студенток подбежала к ней, забрала трудовые книжки и отдала подопечным Гарика. Они ушли. Гарик остался. Он стоял молча, прямо глядя перед собой. Декан приблизилась к нему.
- Ласинский, - произнесла она, сузив глаза,- со мной эти номера не пройдут! Ты понял?!
- Так ведь я же…- хотел было он что-то сказать в свое оправдание.
- Молчать! – заорала во весь свой тонкий голосок бардовая от гнева Антонина Рудольфовна, - Сегодня же я иду в ректорат! Сегодня же!

Какое чудо тогда спасло Гарика от отчисления, я не знаю, но он продолжил обучение в институте. Может быть потому, что он все же не был совсем безнадежным студентом, может быть ему дали еще один шанс реабилитироваться. И он, оправдав возложенные на него надежды, стал исправно посещать лекции. С обществом анонимных алкоголиков было покончено навсегда. Правда, на последнем курсе был еще один, какой-то шизофреник Лёнька: Гарик разрабатывал методику его лечения несколько месяцев. Но, видимо, случай был безнадежный. Хотя,.. помнится, на выпускном вечере Гарик в ответ на уговоры Ленки Ильиной остаться, все время твердил:
- Мне пора, нет- нет, мне пора - Ленька ждет, ему, кажется, стало легче!

После окончания института он всего четыре года отработал в Питерской больнице. А потом в одночасье уволился и поступил в духовную семинарию под Москвой. Теперь Гарик был настоятелем храма в Крыму. С тех пор прошло много лет. За это время я увидел о нем несколько репортажей, а в прессе прочитал много статей. И везде речь шла о его таланте излечивать душевно больных. Об этой его феноменальной способности было известно по всему миру: к отцу Игорю ехали со всей России, Украины, Европы, и даже с других континентов. И, как утверждали СМИ, побеседовав с ним всего один раз, некогда больные люди уезжали абсолютно здоровыми, полными сил и желания жить. И мне стало интересно, как ему это удаётся, какой такой неизвестной методикой он владеет? И, если честно, меня тогда даже брала зависть.
Но однажды любопытство взяло верх. Я раздобыл через общих знакомых номер его телефона и позвонил ему. А когда спросил, в чем секрет его чудесных исцелений, то получил на удивление простой ответ:
- Да никаких секретов: исповедь, причастие и молитва.
Я, конечно, не поверил. И, сказать откровенно, даже огорчился, что бывший однокурсник так коротко мне ответил и не захотел поделиться тайной врачевания.
«И он имеет на это право»,- решил я и на время забыл о нем.
Но теперь, практически согласившись с собственным непрофессионализмом, поставив на весы гордость и мелькающий на горизонте момент катастрофического позора перед коллегами, я понял, что мне ничего не остаётся, как поставить на кон всё! И уже через пару дней я снова позвонил ему.
- Алло, отец Игорь?
- Да, слушаю…- серьезным голосом ответил он.
- Это Георгий Соболев из Петербурга…
- Гоша?!
- Я.
- О! Какие люди! – воскликнул он, сменив серьезный тон на панибратский, - Гоша! С каких это пор ты меня отцом Игорем называешь? Уж кому-кому, а тебе можно откинуть официоз, называй меня Гарик, как в старые добрые времена…
- Такого человека, как ты, просто Гариком называть язык не поворачивается. Да и нужен ты мне теперь именно в качестве отца Игоря.
- Поссорился со своим духовником? – смеясь, спросил он.
- Мне не до шуток, если честно…я звоню по делу. Мне нужна твоя помощь в лечении одного пациента.
- Что? Традиционная медицина опять не справляется?
- Ну, если можно так выразиться, то…да.
- Гоша, ну, ты же знаешь, что я могу посоветовать! Алгоритм моего лечения прост: пусть идет в церковь, исповедается, побеседует с батюшкой, причастится…а я помолюсь за него, литургию отслужу.
- Не идет он в церковь.
- Атеист?
- Закоренелый причём.
- Убежденный?
- Возможно…
- Да, не повезло тебе, с подобными больным тяжело приходится. Сочувствую. А я-то, собственно, тогда чем могу помочь? Тем более я от вас более чем за две тысячи километров!
- Он уже через день будет в твоем городе.
- Даа…- удивился он, - видимо, случай, действительно, тяжелый… А какой диагноз?
- Депрессия.
- Да, с унынием шутки плохи...
- Остановится он в пансионате Учкуевки. Едет больной, конечно, без охоты - я настоял, будто отдохнуть, нервишки успокоить. Но сам надеюсь только на тебя! Ведь ты стольких людей спас!
- Да не я, Гоша, а Бог!
- Не скромничай…
- Да я же в институте, сам помнишь, выдающимися способностям не блистал…с чего это мне быть гениальным психотерапевтом? Это ты у нас с красным дипломом закончил…
- А теперь страдаю от собственной некомпетентности…
- Не грузись, коллега, Бог поможет…Да, а на фоне чего у твоего пациента депрессия?
- Год назад у него умер сын.
- Бедолага…- с сочувствием произнес он.
- Да, я с ним уже замучился, лечению не подаётся, лекарства пить отказывается. А ведь он тоже врач. Работы лишится человек, если мы ему не поможем.
- Даже так…- задумчиво произнес он, - но ты сам только не унывай …совместными усилиями вытащим мы твоего пациента из кризиса.
- Спасибо тебе, отец Игорь.
- Пока не за что…и вот еще: ты ему обо мне говорил?
- Нет, конечно!
- И не надо…
- Что, уже есть идея спасения?- с надеждой в голосе спросил я.
- Может быть…
- Хорошо!
- Но ты Гоша не расслабляйся там, в Питере. Обратившись ко мне, ты вступаешь на трудный путь! Привести человека к Богу – это не рецепт выписать. Так что, пришли мне сейчас эсемеской твой адрес в интернете, чтобы мы могли общаться. Мало ли мне какая информация о нем потребуется?
- Сделаю…
- Вот и ладненько…думаю, что уже очень скоро напишу тебе.
- Буду ждать.

Такой разговор состоялся между нами тогда. Как врач, я был заинтригован и с нетерпением ждал от отца Игоря первой весточки.
«Как они встретятся? Что он ему скажет, чтобы вытащить из кризиса? И поможет ли, вообще?» - думал я.
И сомнения, и страх, и любопытство - кипели во мне. Но…уже через пару недель мой пациент снова сидел у меня в кабинете. Радостный, полный нового смысла жизни, со счастливой улыбкой на лице, пусть и с оттенком старой печали в глазах, но с надеждой в голосе, - он говорил, что собирается увольняться и уезжать на постоянное место жительства в Крым. Я был просто ошарашен! Депрессия и полное безразличие чудесным образом за эти две недели превратились в завидную активность и невероятную решимость. Ведь бросить все и уехать навсегда в другую страну – не так-то просто человеку даже с железной психикой!
«Да, - подумал я, глядя на него,- отец Игорь не просто помог, а, действительно, сотворил чудо».
- Ну, – сказал я и протянул руку уже отнюдь не бывшему пациенту, а коллеге,- будете в Крыму, передавайте отцу Игорю большой привет от меня!
- Какому отцу Игорю? – пожал он мне руку в ответ и с недоумением посмотрел на меня.
- Как какому? – продолжал я всё еще уверенно. - Который вас вылечил!
- Извините…- отстранился он,- но я не лечился в Крыму ни у какого врача, а уж тем более у отца Игоря.
- Как? – растерялся я и развел руками.- Вы должны были с ним встретиться там, в Севастополе…Он обещал помочь в Вашем лечении, вот я и подумал, что …
- Нет, со священниками я точно не общался...,- улыбнулся он, - А кто этот отец Игорь?
- Старый мой приятель, тоже врач-психиатр, - объяснял я ему в надежде, что он всё же вспомнит отца Игоря,- Теперь настоятель храма-пирамиды в честь святого Николая Чудотворца.
- Да…,- согласился он,- помнится, был я в этом храме …
- И что?..- нетерпеливо спросил я.
- Ничего, побыл да и ушел.
- Странно…- ничего не понимая, ответил я, - Ну что ж, в любом случае я рад, что у Вас всё хорошо…
- Спасибо…- сказал он и достал из внутреннего кармана пиджака синюю тетрадку,- и еще я хочу Вам отдать мой дневник, который я писал в Крыму. Теперь он мне не нужен. Я начинаю новую страницу своей жизни. А Вам, как психотерапевту, я подумал, может быть, будет интересно почитать.
- Да-да…- задумчиво ответил я и взял тетрадь.
- До-свидания! – снова пожал он мне руку.
- Удачи в новой жизни! – пожелал я ему в ответ.
И тут же после его ухода поспешно прочитал все, что было написано в дневнике. Прочитал и был потрясен, а чем…Вообщем, смотрите сами. Вот она, эта тетрадь.

День первый.

Столбик термометра уже с утра начал ползти вверх и к обеду достиг отметки тридцати пяти градусов. Я взял свое старенькое полотенце и, надвинув на глаза кепку, отправился пешком до ближайшего пляжа: второй курортный день на побережье Крыма по настоятельному совету психиатра я решил провести у моря, подышать, как он выразился, «полезным озоновым воздухом».
Мой путь лежал через большое поле. На поверхности выгоревшей июльской зелени нежной дымкой синели крохотные цветы лаванды.
По другую сторону дороги сох виноградник. Связанный по всем своим тоненьким стволикам металлическим проводом: он не мог разрастись и давать плоды. Без единого листочка, без попытки к жизни, старый заброшенный виноградник склонился лозой до земли. И это жалкое зрелище заставило меня остановиться.
«Многие люди ходят здесь, но ни разу никто не всплакнет о тяжелой участи связанного пленника. Наверное, никого не трогает подобная ерунда, только меня, пожилого врача с расшатанной нервной системой», - подумал я.
Подойдя к винограднику, я дернул за провод и понял, что он держится прочно.
«Почему бы не вырубить его, не выкорчевать, чтобы не мешал, если не нужен никому», - негодовал я про себя.
И тут же позади себя услышал голос:
- Творят, что хотят, скоро всё продадут, и виноградник, и лавандовое поле…
Я обернулся. Неподалеку стоял старик в ветхой измятой рубашке и выцветших полинялых штанах. В руках он держал пакет. Его длинные седые волосы слегка трогал ветер. Ссутулившись, он медленно проходил от одного кустика лаванды к другому и аккуратно маленьким ножичком срезал стебельки. До того момента, пока он не заговорил, я не замечал старика.
- …вот собираю, пока есть возможность, - продолжал он, - по десять гривен продам кому-нибудь, даст Бог. Ведь сожгут же ироды, всё сожгут, сейчас до чужой нужды разве есть кому дело?
Старик вопросительно посмотрел на меня. Скорчив безразличную гримасу, я снова вернулся на протоптанную тропинку и, ничего не отвечая, продолжил свой путь к морю.

Единственное укрытие от солнца, не занятое отдыхающими, был большой пестрый зонтик. Скривившись, я посмотрел на него.
- К нему прилагается еще шезлонг и маленький пластмассовый столик, - ответил мне пацан в рваных джинсах - менеджер пляжного сервиса, - И всё это удовольствие всего за 30 гривен! – добавил он воодушевленно, наверное, желая поразить меня низкой стоимостью предложения.
Покачав головой, я всё же отдал ему деньги и устроился в тени всего этого великолепия (не хотелось разочаровывать подростка в самом начале пути его блистательной карьеры). Но вскоре пожалел об этом. Под зонтиком кожа отдавала нездоровым болезненным оттенком, а спина от шезлонга затекала и болела. Я начал поглядывать в сторону возлежащих на песке. И вскоре постелил полотенце на песок и улегся как все нормальные люди.
В море плескались чьи-то беззаботные дети. Продавцы чурчхелы, самсы, чебуреков и прочих чревоугодностей сновали туда-сюда по пляжу. Гармонично сливаясь с общей атмосферой безмятежности, рядом храпел мужчина с невероятно большим животом. Напротив целовались двое влюбленных. А неподалеку, у самого моря, тоненький как тростиночка, стоял белобрысый мальчишка лет шести и смотрел туда, где в туманной дали моря ходят корабли и теплоходы.
«Как же он похож на моего сына!» - вихрем пронеслось в голове.
Я даже приподнялся. Не замечая больше никого вокруг, я жадно смотрел на него, будто снова увидел сына.

Никита родился слабым мальчиком. Был часто болеющим ребенком. А после окончания первого класса он стал жаловаться на усталость. Новые сложные программы и ускорение обучения первоклашек и как следствие – стрессы – виделись мне причиной этого недомогания. Но вскоре обычная, на первый взгляд, усталость переросла в хроническую апатию, начались внезапные головные боли. И тут-то я забил тревогу. Провели диагностику. И, как вскоре оказалось, это была опухоль головного мозга четвертой степени и, конечно, уже с метастазами. Это был смертный приговор для моего сына, в который я не хотел верить. Сам врач, и такое упущение! Как смотреть в глаза людям, собственной жене? Я ужасно мучился и не находил себе места, а Никите с каждым днем становилось все хуже и хуже, а я по-прежнему ничего не мог сделать. И через два месяца он умер.

С тех пор прошел год. И вот сейчас, посреди многолюдного пляжа передо мной стоял - как есть живой! – сын. По сердцу как ножом полоснули!
«Разве может быть такое, чтобы люди были так похожи?!» - со слезами на глазах подумал я.
Но вдруг зазвонил мобильный. Это была дочь, и мне пришлось отвлечься от своих мыслей. Она в очередной раз доложила, что у неё всё хорошо. Только, как обычно, денег не хватает на новое платье. Я пообещал перевести ей на счёт пару тысяч: больше у меня не было. На этом наш с ней разговор и закончился.
«Ох уж эти дети!» - подумал я и снова попытался взглядом найти мальчишку. Но его уже не было.
Рядом послышались чьи-то стоны. Я обернулся и увидел пьяную женщину, которая лежала на песке и не могла подняться. Она безответно дергала за штаны рядом сидящего мужичка. Он, опустив голову на колени, что-то мычал.
- Помоги, а, милок…- вдруг произнесла она еле различимо, обратившись ко мне.
«Видимо они куда-то шли и, не выдержав алкогольного перегруза, решили отдохнуть, - подумал я, с брезгливостью глядя на парочку алкоголиков, - но при чем здесь я?»
Но внимание отдыхающих было теперь приковано к ним и, конечно, ко мне. Даже целующаяся парочка отвлеклась от обычной процедуры, а мужик с животом приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел им на меня.
«И зачем вообще, обернулся, ввязался в авантюру»,- подумал я.
- Мужчина! Ваша дама просит помощи! – чисто символически обратился я к спутнику пьяной особы.
Но он никак не реагировал. Отдыхающие ждали развязки.
- Мужчина! - решил я идти до конца и встал.
Я подошел к нему и легонько толкнул в плечо. Тот навзничь упал: он был абсолютно невменяем. Кто-то из наблюдающих махнул рукой и отвернулся, а за ним отвернулись и все остальные. И теперь никто не обращал на них внимания, будто их нет. Я тоже выпал из их поля зрения. И, воспользовавшись моментом, хотел было уже уйти, но неожиданно для себя я снова увидел этого мальчишку, который ещё пару минут назад куда-то бесследно исчез. Он пронесся мимо и остановился рядом с пьяной женщиной.
- Мам, вставай,- жалобно простонал он и начал ее поднимать,- пойдем домой, хватит уже…
На его тоненьких ручках от неимоверного напряжения выступили вены. Мальчику было трудно настолько, что на его лице изобразились не высказываемые никакими словам боль и страдание. Отчего он больше мучился в эту минуту: от тяжести непосильного для ребенка груза или от горя, - я раздумывать не стал (наверное, от того и от другого сразу). И, когда я увидел, что из глаз его брызнули слёзы, я подбежал к нему, переложив помощь.
Мать мальчика совсем не стояла на ногах. Вести ее мне пришлось до самого дома, километра за три от пляжа.
- А мужчина рядом с твоей матерью – не отец ли твой? – начал я разговор с мальчишкой.
- Не, это дядя Вова, мамин друг,- ответил он, отмахнувшись.
- Хорош гусь! Надеюсь, его не надо тащить к вам домой? – иронично усмехнулся я.
- Да не, не надо, сам дойдёт, когда очухается,- засмеялся мальчишка.
- Слава Богу, - а то он вон какой здоровый! Хватит с меня твоей мамаши.
- Спасибо вам, дяденька, а то милиция опять забрала бы ее. Так уже раз было.
- А что, она часто так напивается? – удивился я и подумал, как до сих пор ее не лишили родительских прав.
- Бывает…- с горечью в голосе ответил он.
- И ты ее таскаешь каждый раз вот так, на себе?! – не сдержавшись, воскликнул я.
- Нее…поддерживаю тока, а так она сама. Это сегодня так сильно…ну и тогда, когда милиция забрала, - будто оправдываясь, проговорил мальчишка.
- А годков-то тебе сколько?
- Семь…восьмой пошел…
- А звать как?
- Юрка-капитан я…
- Юрка, значит, а почему капитан? – улыбнулся я.
- Меня пацаны так называют…я хочу капитаном стать, когда вырасту, - гордо ответил он.
- До капитана еще дорасти надо, да и окрепнуть, так сказать. Посмотри на себя - кожа да кости! Тебя не то, что волной смоет, если шторм, ветром сдует с палубы…
- Я хоть и тощий, но, как батько говорил, – жилистый, сильный я...- сжал он кулаки, пытаясь продемонстрировать мышцы.
- Да, действительно, такую тяжесть таскать ежедневно,- с неприязнью посмотрел я на свою ношу.
Но тут же подумал: «Как это? При живом-то «дяде Вове», ещё и отец есть?»
- Батько, говоришь…а где же он, или тоже пьёт где-то? – спросил я с откровенной иронией в голосе.
- Помер, полгода как…-печально ответил он.
- Прости...- растерянно проговорил я.
Дальше мы шли молча. Я часто поглядывал на Юрку, и каждый раз сердце мое замирало. «Никита, точь-в-точь, и походка такая же, и выражение лица, и глаза…». Я уже не чувствовал тяжести, не слышал пьяного бреда своей беспомощной спутницы, не думал, когда дойду до места назначения, - всё было ничто по сравнению с тем, что творилось у меня внутри.
- Сюда, дядя …- вдруг сказал он, прервав ход моих мыслей, и отворил калитку.
Я очутился во дворе, где увидел ещё двоих таких же, как этот Юрка-капитан, отощавших детей.
- Это Ленка и Женька, малая,- кинул Юрка деловито.
Дети видимо были погодки. Юрка был самый старший из них. В глазах всех четверых детей пьяной женщины застыло сиротство и мучение, голод и скорбь. Их мать замертво упала прямо во дворе на старый пыльный диван. Дети ее разули, самая маленькая Женька аккуратно поправила ее растрепанные волосы и поцеловала прямо в губы. Мать при этом поморщилась и грязно выругалась.
Мне стало не по себе. Взгляд деть было некуда, а на детей этих смотреть я больше не мог, особенно на Юрку. Захотелось бежать отсюда, не оглядываясь.
- Я пойду…- почти неслышно вымолвил я.
- А Вы далеко живёте? – спросил Юрка с беспокойством.
- В пансионате, на Учкуевке…- ответил я, направляясь к воротам.
- Недалеко, значит, на этой стороне, - ответил он, и крикнул мне, уводя в дом сестер, - спасибо...

День второй.

Вот уже двадцать лет с небольшим я гляжу в одно и то же окно по утрам. Тот же двор, те же качели, выкрашенные последний раз в ярко-розовый. И уже год как один. С женой мы расстались легко, без скандалов, даже практически без объяснений. В один день она просто собрала вещи, которых оказался всего один пакет, и уехала, как сначала сказала, к маме, в Тверь.
Помню, только познакомились в институте ( на первом курсе учились), так я ни дня без нее не мог, минуты до встречи считал. Но ведь и она тоже говорила, что скучает по мне, когда мы порознь…
Мои родители сразу были против нашего романа. А через два года, когда Иринка забеременела, ультиматум передо мной выставили: «Аборт и родительский дом, или пеленки и общага!»
Грубо, но зато чётко и доступно.
Тогда я ничего про аборт слышать не хотел. Очень ее любил. Так мы с Иринкой и поженились.
Жили мы в институтском общежитии. Днем я учился, а ночью вагоны с мукой разгружал. Зарабатывал мало, перебивались с копейки на копейку. Ирина институт на последнем месяце беременности бросила, так медиком и не стала, хотя училась хорошо. Я же институт закончил и стал врачом в Петербургской поликлинике. Постепенно квартиру купили: родители Ирины помогли. Они всегда и деньги давали, и даже продукты посылкам высылали. Вот и на квартиру всем миром наскребли, хоть и однокомнатную, на окраине города, но зато свою. Ведь мы о ней десять лет мечтали! За это время столько лишений и нужды пережили! Да за всю жизнь счастливых дней – по пальцам сосчитать, а суетных – со счету собьешься. Но всё вместе, рядом. А теперь что? Двадцать лет супружества – и вот тебе на! - ни слёз, ни тоски, ни печали. Парадоксальная, но правда. Вот, люди даже к кошкам и собакам прикипают, а я, словно чурбан бездушный, к собственной жене за эти годы даже не привык. И куда она улетучилась эта любовь, и была ли вообще?.. А может быть, эту любовь убил быт? Нет, нашу с Иринкой любовь убило горе. Если раньше несчастья нас сплачивали, то теперь – разлучили. Болезнь и смерть сына почему-то заставили каждого переживать всё в себе, потому что смерть ребенка – это неделимая боль.
Уехала жена тихо, без особых объяснений. И, как позже оказалось, совсем не к маме, а в монастырь. И не Ирина она теперь вовсе, а монахиня Рафаила.
Дочь обособилась, живет с каким-то Валериком. Только странная у них любовь: вроде бы каждый сам по себе. Он владелец сети ресторанов в Петербурге, а дочь деньги просит у меня. Но я в их отношения не лезу, и ничего против Валерика не имею: помню историю своей личной жизни. Кстати, с родителям своими я так и не знаюсь, но номер их домашнего телефона помню до сих пор. Да, есть то, что с детства врезается в память – не вытрешь, и, наверное, не просто так.
Как же мне хотелось услышать голос отца, когда умер Никитка. Но, я так ему и не позвонил. Гордость взяла верх.
«Все эти годы обходился без него, обойдусь и сейчас», - подумал я тогда.
Так я и остался один-одинешенек. Да и дочь…А что дочь? Помнится, она даже на похороны к родному брату не смогла придти – с Валериком в Италию улетела. Поначалу я ей устроил бойкот, месяц с ней не разговаривал. Но потом она объяснила мне свою жизненную позицию. Говорила, что якобы «надо брать от жизни всё, пока молода и красива и пока приглашают в путешествие – надо лететь, Никитоса ведь всё равно уже не вернешь». Каждый раз, когда я с ней общаюсь, то задаюсь одним и тем же вопросом: когда, в какой момент я упустил ее, что я сделал не так, что моя родная дочь сформировалась в монстра, ужасное чудовище? Но вскоре, отбрасываю эти мысли и сам себе отвечаю: да ничего, вся молодёжь сейчас такая, они другие… и наверное, она и в самом деле права – надо уметь жить! А Никиту – не вернёшь – это правда, пусть и жестокая, но правда. А гнобить единственную дочь за правду – низко. Да, и в конце концов она приличная девушка. И учится она на отлично в том же институте, который когда-то окончил я. Но только вот холодом от нее веет: не обнимет никогда, не поцелует, слова доброго не скажет отцу, никогда не поинтересуется, как здоровье, только свои проблемы заботят. А в последнее время – вообще появляться перестала, полгода уже только созваниваемся. Но…это я, наверное, эгоист, потому что только эгоистам вечно всё не так.
И, как бы там ни было, я был один. Да и на работе стало твориться со мной что-то неладное. Я будто возненавидел всех пациентов сразу. И вроде бы за что? Все они больные, нуждаются в моей помощи, а я их ненавижу. Коллеги заметили, что я стал слишком нервный после смерти сына и «грубовато» обращаюсь с людьми. Но я ничего не мог с собой поделать. И лечить не мог тоже. Теперь мне самому нужна была помощь специалиста, и я взял отпуск. Прошел курс психотерапии, который, как ни странно, не вернул мне ни моего Никиту, ни жену, ни дочь. Взял путёвку в Крым по совету того же психотерапевта и живу теперь в пансионате с тараканами. Вот собственно, и вся моя жизнь. Ирина часто говорила: «Бог есть…». А я все больше продолжаю верить в эффективность «Дихлофоса» и собственной бездушевности, иначе чокнулся бы окончательно, даже тут, на прекрасном берегу Черного моря, таком для меня близком и одновременно далёком, как для Юрки мечта - стать капитаном.

День третий.

Утром в столовой пансионата я плохо позавтракал. За столом на меня всё время пялился какой-то странный тип. Сам он просто ковырялся в тарелке вилкой и ничего не ел. Возможно, он хотел заговорить, но отчего-то смущался. Но, так или иначе, он ничего не спросил, а я, не выдержав напряжения и оставив тарелку с манной кашей на столе, уже через полчаса снова сидел на берегу, закутав стопы глубоко в песок: пальцы аж до холодной земли доставали. Сидел, уперевшись взглядом в даль, и старался ни о чем не думать.
Ушел-таки от этой бесконечной суеты, по совету психиатра попытался ощутить блаженство единения с природой, проводил закат, принял решение запомнить этот прекрасный момент навсегда. И так каждый день. А через пару недель что? Судорожно собрать чемодан и укатить обратно, откуда прибыл, чтобы снова пялиться на розовую качель и считать дни своего одиночества? О, прекрасный рай! Как жаль, что я не могу оценить твои прелести по достоинству. Мой психотерапевт еще советовал во всём искать хорошие моменты. Так вот, Крымский берег! Ты уж меня прости, но в данном случае радует одно - не таким болезненным для меня будет твой пинок по зад, оформленный радостными улыбками вновь приехавших, когда закончится моя путевка!..
Переменчива жизнь. Лишь факт смерти родного человека - неизменен. Он будто болезнь прогрессирует глубоко внутри души, а на лице больного как побочный эффект образуется хроническая кислая гримаса. Ты болеешь, ждешь выздоровления. Но каждый раз утром, открывая глаза, ощущаешь знакомую боль, и безнадёжное ожидание продолжается.
Вот и здесь, на берегу, я не мог избавиться от этого чувства.
Неподалёку звонили колокола. Вдали виднелся храм необычной пирамидальной формы. И я пошел по направлению к храму. Нет, я вовсе не собирался его посетить. Просто, я не хотел больше оставаться с собой наедине.
Видимо, служба давно закончилась. Священники в рясах садились в автомобили и уезжали с церковного двора. Прихожане неторопливо выходили из храма. Их благостные лица с добрыми улыбками мелькали у меня в глазах. В руках люди держали веточки зелени и приветствовали ими друг друга.
«Наверное, сегодня какой-нибудь церковный праздник, - подумал я, - а церковный праздник – это подобие печали».
Первый раз за год мне захотелось приобщиться к какому-нибудь празднику, пусть чужому, незнакомому, но зато близкому по состоянию души. Я вошел в церковь. И себе на удивление среди прихожан увидел Юрку-капитана.
« Юрка,- подумал я,- что он-то тут делает?»
Посреди храма стоял батюшка и премиленькая дамочка в платке цвета топленого молока. Она горько плакала, а батюшка гладил ее по голове, и что-то говорил, успокаивал. Юрка стоял неподалеку от них. Видно было, что он ждёт окончания их разговора. Но зачем?
- Привет, капитан? – радостно, но негромко позвал я его, и хотел было подойти.
Юрка же обрадовался, когда увидел меня и, прежде серьезный, разулыбался. Но сразу как-то посерьёзнел и, приложив палец к губам, дал знать: «Тихо, не сейчас». Я повиновался и встал неподалеку. Снова прислушался к себе. Было такое странное ощущение, будто я встретил старого друга, которого давно не видел. И мне хочется обо всем его расспросить, столько ему рассказать, посмотреть на него поближе! Хотя, я видел этого мальчика всего второй раз в жизни и в реальности нас собственно ничего не связывало, кроме его пьяной матери, которую я тащил на себе пару дней назад. Но всё же… я видел в этом мальчике Никитку…и потому тянулся к нему всем сердцем и всею своею исстрадавшеюся душой, ищущей такую же близкую душу, пусть и не ту, что когда-то потерял, но отчего-то родную…
О чем беседовал пастырь с девушкой – не знаю, я услышал только одну фразу:
- Христос сказал: не препятствуйте детям приходить ко мне!
И не придал ей никакого значения.

- Ты что тут делаешь? – шепотом спросил я Юрку.
- Мать послала, кушать нечего, еще Малой тапочки какие-нибудь попросить надо, а то совсем все сносила, - так же шепотом ответил мне он, не сводя глаз со священника.
Внутри у меня что-то оборвалось.
«Кушать нечего…тапочки сносила…не препятствуйте детям приходить ко мне», - в моей голове всё перемешалось и выстроилось в непонятную логическую цепочку.
Я, конечно, знал, что беднота часто приходит в храмы с протянутой рукой. Но чтобы детей вот так посылать на паперть! Это уже было чересчур. И меня охватило негодование.
Справа от меня стояла молодая женщина с двухгодовалой девочкой на руках и огромной безнадежной кожной саркомой на лице. Заметив, что я смотрю на нее, она аккуратно прикрыла опухоль платочком и печально опустила глаза. Кто-то, уставившись на меня из угла храма, зловеще хихикал. Потом он чихнул так громко, что я даже вздрогнул и при этом заметил, что никто из прихожан, будто не заметил этого. Даже священник не обернулся на бестактное поведение. Этот кто-то снова захихикал и вышел из тени угла. И вдруг я узнал в нём того старичка с лавандового поля. Глаза его сверкали, губы что-то шептали. Мне стало не по себе.
- Юр, - позвал я мальчишку, - а Юр…
- А? – отозвался он.
- Давай выйдем?
- Не могу…я же сказал, что мне надо…
- Я всё вам куплю, только давай выйдем, пожалуйста, - умолял я его.
Юрка после этих слов тут же повиновался мне. И вместе мы вышли из храма.

- Как мать? – это было первое, что я спросил у Юрки на улице.
Он вздохнул, и я еще раз убедился, что чудес на свете не бывает.
- А где тут магазин или рынок по близости? – продолжал я.
Юрка вдруг оживился и взял меня за руку.
- Здесь, совсем близко, пойдемте.
По дороге я размышлял над словами священника.
«Не препятствуйте детям приходить ко мне, - думал я,- хотя сам ни разу не водил своих детей в церковь. И считаю, что это не обязательно. Да и зачем? Разве от этого зависит что-либо в жизни. Какая-то религия! Абстрактная. Сомнительная. Лишь сам человек может изменить свою жизнь к лучшему, да и в худшую сторону тоже. И Бог тут совсем ни при чём. И сейчас я иду с этим мальчиком, чтобы помочь ему. Не Бог, а я!»
Но тут я заметил, что Юрка отпустил мою руку и остановился у прилавка с сувенирами.
- Что, Юр? – спросил я его.
- Вот она…- указал он на что-то.
- Что? – подошел я поближе, присматриваясь.
- Капитанская фуражка!
Передо мной лежала белая фуражка с надписью «Капитан».
- В какую цену это превосходство? – поинтересовался я у продавца.
- Сорок гривень,- ответил мне Юрка.
- Откуда ты знаешь? – удивившись, спросил я.
- Я уже давно на нее смотрю…
- А ну, примерь,- взял я фуражку и одел на него.
Тот выпятил грудь и с гордостью посмотрел вперед.
- Берем! – решительно произнес я.
- Нет,- вдруг отрезал Юрка, - я не могу…
- Почему? – удивился я.
- Вы итак обещали нам помочь, а тут я еще со своей фуражкой…нет, я не могу, мне стыдно,- ответил он и покраснел.
Мое сердце сжалось. Я резко достал кошелек, открыл его, вытащил все деньги, которые там были, и сказал, сам себя не помня от жалости:
- Да вот, Никита, смотри, вот, бери, они твои, покупай себе, что хочешь…и фуражку, и, - схватил я первое попавшееся мне под руку, - вот эту тельняшку…
- Я не Никита… - ответил он.
Деньги выпали из моих рук и разлетелись от резкого порыва ветра по брусчатой дороге. Юрка испуганно забегал, поднимая их. Я стоял недвижимо. Но вскоре он подбежал ко мне и, дергая за руки, поспешно затараторил:
- Собрал, я согласен, согласен, - и протянул мне купюры.
- Сорить деньгами не надо,- смеялась продавец, - покупаете или нет?
- Покупаем, покупаем,- ответил ей Юрка и сунул мне деньги в ладонь.
- Фуражка и тельняшка сколько будут стоить? – спросил я, немного опомнившись.
- Пятьдесят, - ответила мне продавец.
Я отсчитал нужную сумму и отдал деньги.
- Носи на здоровье, капитан! – торжественно произнесла продавец.
- Спасибо,- гордо ответил Юрка, но потом посмотрел на меня и смутился, - но мне все равно неудобно, дядя.
- Бери, Юр, это твое,- потрепал я его по голове и снова обратился к продавщице,- а где тут неподалеку можно купить еду?
- Супермаркет за углом,- вышла она из своей палатки и указала в сторону большого серого здания, - вон там.
- Пойдем дальше? – спросил я у Юрки.
- Пойдем! – ответил он.
И мы пошли дальше.
Уже через полчаса мы были у его дома. Тот же деревянный забор. Тот же двор с грязным диваном.
- Ну, сколько можно ходить?- встретила нас его мать,- чё, ничего не дали что ли?
- Вот держите,- протянул я ей пакет с продуктами,- здесь всё, что нужно.
Женщина открыла пакет и, ахнув от удивления, посмотрела на его содержимое.
- Юра,- обратилась она к сыну,- кто это?
Юрка растерянно посмотрел на меня. И я вспомнил, что не представился ему ни тогда, на пляже, ни сейчас. Но, так и не дождавшись знакомства, вдруг его мать упала передо мной на колени в ноги.
- Ох, спасибо, спасибо! - запричитала она. - Спаситель наш!
Мне стало неудобно. Я поднял ее за руки и при этом заметил, оглядевшись, что Юрки уже и след простыл.
- Не надо, мамаша, - успокоил я ее, - это для ваших детей.
- А может того? – указала она взглядом на диван.
- В каком смысле? - не понял я.
- В прямом! – ответила она и, поправив грудь, приблизилась ко мне.
Я понял: она снова пьяна.
- Успокойтесь, сударыня, - отстранил я ее от себя,- займитесь лучше детьми.
- Ну и ладно! – резко отвернулась она и отошла, виляя бедрами и заглядывая в пакет.
И опять я покидал этот двор так, будто бежал от кого-то. Но теперь я знал, что вернусь сюда снова, пока я здесь… потому что нужен ему.

День четвертый.

Сегодня я проснулся рано, в шесть утра. Меня разбудил стук в дверь.
- Кто там? – спросил я и наспех накинул халат.
- Это Ваш сосед, Александр Викентьич,- ответил мне голос за дверью.
Я открыл и увидел того странного типа, что вчера за завтраком пялился на меня. В нелепой желтой соломенной шляпе на голове он стоял передо мной и нервно покусывал нижнюю губу.
- Вот живем в соседних номерах, - начал он,- а не общаемся…
Он взглядом проник в мою комнату и, видимо, убедившись, что я один, спросил:
- Можно войти?
- Да-да, - ответил я и впустил его, - только я не ожидал столь ранних визитов, не одет, простите…
- Это ничего, Вы же у себя в номере,- продолжал он, что-то пряча в руках, - Вы уже были на экскурсиях?
Подобного вопроса я не ожидал и растерянно пожал плечами.
- Я так и думал! – воскликнул он. – И поэтому взял два!
Он торжественно вложил в мою руку небольшую бумажку.
- Билет,- прочитал я, - Херсонес…
- Именно! Мы прямо сейчас едем в Херсонес! – заявил он и засуетился, бегая по моей комнате, - Возьмите с собой полотенце – там есть пляж, искупаетесь, воды в дорогу – сегодня очень жарко, головной убор и …
- Подождите, подождите, - остановил я его,- я никуда не собирался сегодня…
- Вы мне отказываете! – удивился он и жалобно посмотрел на меня.
Мне стало неловко.
- Пригласите кого-нибудь другого, - снова пожал я плечами.
- Очень жаль, что Вы не можете…,- скривился он, - очень жаль.
Я верну Вам деньги за билет, - суетно осмотрелся я, пытаясь вспомнить, куда положил кошелек.
- Не утруждайте себя, - посмотрел он на меня умоляюще и сжал билет в моей руке, -эти билеты достались мне даром, у меня приятель-экскурсовод…послушайте, а может быть, Вы всё-таки передумаете, что Вам стоит составить мне компанию всего-то на пару часов…
Я понял: с настойчивостью соседа бороться бессмысленно и уже спустя четверть часа сидел в душном автобусе. Гнусавый голос экскурсовода что-то вкрадчиво пояснял, туристы шептались, а мой спутник дотошно изучал буклет.
- Сначала в музей, потом на колокол, потом в собор, а затем – на театральную постановку…замечательно! – не умолкал он.
- А что за спектакль? – с безразличием в голосе спросил я, чтобы хоть как-то поддержать беседу.
- «Владимир» называется, - ответил он,- наверное, на тему крещения Руси. Ведь Херсонес – это колыбель Российского православия.
И тут я понял, что участвую в паломнической поездке. Но деваться было некуда и, вздохнув, я отвернулся к окну.
- Что-то не так? – спросил он.
- Оклиматизация,- ответил я, не глядя на него.
После последнего пункта экскурсии – спектакля, который показал мне князя Владимира
как тирана, жестокого и непоколебимого, своевольного и расчетливого – Александр Викентьич потащил меня на ремесленный рынок. Располагался он неподалеку от территории херсонесского храма и был довольно обширный по своему размаху. Здесь можно было увидеть всё от кичевых картин до настоящих произведений искусств, не считая примитивных сувениров для случайно заблудших туристов. Я не собирался делать покупки, а Александр Викентьич и не настаивал. Он, оказавшись здесь, на удивление был молчалив, даже напряжен, и кого-то все время высматривал.
- Шурик! – вдруг вынырнул из толпы человек, внешне удивительно похожий на Пушкина.
- Саша,- произнес мой спутник, обнявшись с ним, - я здесь друга на экскурсию привез.
«Друга»,- подумал я.
Странно, но и имя у этого человека было такое же, как и у Пушкина.
«Бывают же совпадения!» – подумал я.
Ирония судьбы, тем более что Саша оказался не только художник, но и поэт, однако довольно заурядный. Первое, что он сделал, увидев меня – сунул мне в руку маленькую книжку со своими стихотворениями, из которой я впоследствии прочитал лишь одно. На большее меня не хватило.
Александр Викентьич по-прежнему был озабочен (чем, я тогда не понимал и потому особо старался не обращать на это внимания).
Саша двусмысленно посмотрел на нас.
- Ах, да,- указал на меня Александр Викентьич,- это …
Но вдруг запнулся. Глаза его расширились. Я понял, что он нашел взглядом то, что искал. На его лбу выступил пот крупным каплями.
- Пойдемте, - взял меня под руку Саша и отвел в сторону,- сами познакомимся, а то Шурик вечно тормозить начинает в самый неподходящий момент. Порядочного человека даже и представить, как положено, лень.
Последнюю фразу он произнес демонстративно громко, косясь на Вкентьича. Но тот по-прежнему стоял, как вкопанный. Из любопытства я попытался разглядеть объект его внимания. И им оказалась прехорошенькая беременная брюнетка. На вид ей было не более тридцати лет. Она сидела за прилавком с поделками из можжевельника и с кем-то беседовала. О том, что на нее пристально смотрят она даже и не подозревала. Попахивало личной драмой, до которой, впрочем, мне не было никакого дела.
Мы с двойником Пушкина отошли под тень огромной сосны, и лицо его резко сделалось из веселого и беспечного печальным и даже трагичным.
- Да,- опустил он глаза,- она беременна…
- Кто?
- Ну как кто? Разве Шурик не сказал вам, зачем вы сюда пришли…
- Вроде как он собирался купить сувениры друзьям…
- Сувениры…вот он, - указал он на беременную, - его главный сувенир. Уже четвертый год подряд он каждое лето приезжает сюда, чтобы посмотреть на нее.
Я смущенно улыбнулся и пожал плечами.
- Вы что, совсем ничего не знаете? – посмотрел он на меня.
- Нет, простите.
С одной стороны я понимал, что меня это все не касается, но, с другой стороны, я был представлен как друг «Шурика» им самим. И теперь я был просто обязан вникнуть в суть дела, или хотя бы для приличия сделать вид.
- Ох уж этот Шурик, старый интриган! – продолжал Саша,- он же любит ее до сих пор, любит и молчит. Страдает, но ничего не может сделать. Представьте себе ситуацию: вы приезжаете с женой на море отдыхать, надеетесь на наилучший исход событий, а в одно прекрасное утро просыпаетесь у себя в номере с двуспальной кроватью - за сто гривен в сутки! – совершенно один…
- А где же жена делась? – сухо спросил я, невольно представив себя на месте вымышленного героя моего нового собеседника.
- Вот! - ткнул он в меня пальцем,- Этот вопрос мучил его недолго! Она оставила записку на подушке. В ней было написано, что она не может быть с ним больше, так как резко полюбила другого. И знаете кого? Нашего с ним общего друга- художника Обухова. Накануне ее побега Шурик сам их и познакомил.
- Не знаю Обухова…
- Не суть дело,- махнул он рукой,- а суть в том, что она теперь беременна от Обухова. Ну представьте себе, три года не беременела, а в этом году - во те на! Как удар обухом по голове! Вот Шурик и распереживался. Кстати, где же он? – всматриваясь в толпу туристов, взволнованно произнес Саша.
- Извините, мне пора,- деликатно отдалился я, - автобус отходит через десять минут.
- Да, да, конечно,- задумчиво ответил он, продолжая искать взглядом своего «Шурика», но потом повернулся ко мне, - но я так и не узнал вашего имени…
Я решил не оборачиваться и поспешно направился на остановку.
Викентьич был в автобусе. Он сидел на своем месте и на мое появление никак не отреагировал. Так, молча, уставившись в одну точку, он доехал до пансионата. Потом вышел и куда-то снова исчез.

Вернувшись в номер, я почувствовал себя плохо. В номере было душно. Я включил вентилятор и лег спать. Ночью бред заменял мне сон. Обрывки просмотренного в Херсонесе спектакля и были моим бредом: то князь Владимир выбирал себе веру, то он думал о византийской принцессе, в которую был влюблен, то он внезапно ослеп, потом крестился и будто от этого прозрел, - и все это время им был я сам. Периодически сон сменялся бодрствованием. И, когда в очередной раз я очнулся ото сна, то решил больше не ложиться, окончательно разозлившись на князя всея Руси.
Гремел гром. Гроза сверкала в комнате ослепляющими вспышками. Я открыл окно, и дождь окатил меня своей холодной влагой. Вдруг я вспомнил, как в детстве вместе с мальчишками со двора, бегал под дождем по лужам. Непогода была для нас живительной стихией, в которой вся наша энергия сливалась с природой воедино. И сейчас, ощутив тот детский драйв, мне захотелось выйти на улицу. Без куртки и зонтика и прочих условностей, я вышел во двор пансионата.
Дождь хлестал по лицу. Куда иди, я толком не знал и пошел, как говорится, по наитию. И неожиданно для себя вскоре вновь оказался на лавандовом поле.
«Где-то здесь был старый виноградник», - вспомнил я.
Темнота освещалась молниями. Я разглядел тропинку и спустился вниз по ней. Под ногами кишела грязь. Горлицы тревожно причитали надо мной.
Но вот, визуальный ряд закончился и я, объятый темнотой, не зная, куда идти дальше, остановился. Но, протянув руку вперед, я нащупал перед собой сухие стволики. Я понял – это был виноградник.
«Вот зачем я здесь», - подумал я и дернул провод, чтобы вытащить его.
Но он по-прежнему держался прочно. И, не видя ничего перед собой, я пошел вдоль всего виноградника, держась за провод. И вот, нащупав моток, я пальцами начал раскручивать его. Колкая железка поранила мои пальцы, но, не обращая на это внимания, я продолжал бороться с чьим-то злым умыслом, против которого я был сейчас настроен решительно. И, вытащив проволоку, выбросил ее.

- Как всегда,- послышался голос в темноте, - соберешься собрать пару пучков – и обязательно вляпаешься в историю.
Свет фонарика осветил меня. Я отвернулся.
- Вот это да! – продолжал незнакомец, заметив меня, - В такую погоду нужно дома сидеть, а не по полям шастать…так и простудиться можно.
Он подошел ближе и я увидел старика, того, что накануне собирал лаванду и хихикал в храме.
То ли от холода, то ли от страха, но я почувствовал, как по коже пошли мурашки.
- Опять Вы?! – с удивлением и одновременно с раздражением произнес я.
- А кто же еще тут может бродить в грозу и по ночам? - оправдался старик, - Только я – вечный странник…
- Кто Вы и почему преследуете меня? – негодуя, воскликнул я.
- Это я преследую? – засмеялся он,- вот окажешься в моем положении, с нищенской пенсией на старости лет и без помощников, тогда и ты легко станешь преследователем - по полям да по церквям…Сын и дочь у меня, а толку никакого…Вырастил, выкормил…а они обо мне и не вспомнят никогда. Пока я работал - им помогал, а как сам стал нуждаться, то и забыли все…
- Соболезную…- растерянно произнес я.
- А ты чего тут делаешь? – осветил он фонариком виноград.
- Да так…- ответил я. - не спится…
- Курортник?
- Да.
- А то я и чую, шо ты не по-здешнему балакаешь,- засмеялся старик.
- Так ведь и Вы тоже…- ответил я.
- Я сам родом из России, здесь чуть больше десяти лет живу, но на украинском никогда не говорил,- сказал старик и снова фонариком указал на виноград,- а виноградник – эт ты зря…привлечь могут…
- За что?! – удивился я.
- Как за что? Ты что думаешь, я тут теперь по ночам лаванду собираю?
Я промолчал.
- Нельзя тут своевольничать, – продолжал старик, - частная собственность. Продали, гады, как я и говорил. Как-то днем пришел, подходит ко мне вооот такой бугай с двустволкой,- поднял он руку с фонариком вверх, - и с грозным видом говорит, мол, ступай отсюда, папаша. Тут строить аквапарк будут. Ну и стройте себе, - отвечаю я ему, - пару пучков лаванды- то собрать можно? Нет, говорит, частная собственность!
- А сейчас он где, этот бугай…- не без иронии поинтересовался я.
- Не знаю, дрыхнет, наверное, - ответил старик и пошел назад,- но только теперь я знаю, что ходить здесь небезопасно. Мне туда, - махнул старик рукой в направлении деревни, которая находилась в противоположной стороне от моего пансионата.
В этот момент я увидел, что старик свернул в руке пустой пакет. Я положил руки в карманы брюк и обнаружил там много мелочи. Но доставать ее не стал (хотя мог бы отдать ее нищему старику). Но, не имея привычки давать милостыню, не сделал этого.
- А мне туда,- ответил я, и пошел в другую сторону.
По-видимому, было часов пять утра. Начинало светать. Воздух после дождя был наполнен свежестью. Дышалось легко.
Вернувшись в пансионат, у себя в номере я обнаружил соседа. Он сидел в кресле со взглядом отстраненным от действительности, такой взгляд у психологов называется «взгляд в себя». Но заметив, что я вошел, он вскочил с кресла.
- Дверь была открыта,- попытался оправдаться он,- и я зашел.
- Забыл запереть…- посмотрел я на замок и прокрутил его.
- Вы простите меня, что там, в Херсонесе, бросил Вас одного, - продолжал он.
- Ничего страшного,- ответил я и вдруг вспомнил о дневнике.
Убедившись, что дневник на том же месте (он выглядывал из-под книг на самой верхней полке этажерки), я успокоился. Мне совсем не хотелось, чтобы его кто-либо читал. К тому же, неизвестно, зачем он здесь, этот странный тип. И долго ли он тут сидит.
- Мне не хотелось встречаться с ними, с этими гнусными предателями,- сел он снова в кресло.
Я продолжал стоять подле него.
- Больше всего на свете ненавижу предателей! – с отчаянием в голосе сказал он.
- Никто не любит предателей,- согласившись с ним, улыбнулся я.
- А Вас предавали когда-нибудь? – посмотрел он на меня.
- Нет, кажется…- ответил я.
- А Вы? – продолжал он свой странный расспрос.
- Что я? – сделал я непонимающий вид.
- Вы предавали? – настаивал он.
- Смотря что, считать предательством…
- Ввергнуть человека в одиночество – это и есть предательство, - поднял он вверх указательный палец, - его главное последствие!
- Не думал об этом…- безразлично ответил я и снял мокрую рубашку, повесив ее на крючок в стене.
- Ой, - вдруг снова вскочил сосед и подбежал ко мне,- у вас руки в крови!
Я посмотрел на свои пальцы. Они были все изрезаны.
- Что случилось? – взглянул он на меня со страхом в глазах,- Где Вы были?
Мне стало смешно.
- Это …- попытался я сделать серьезный вид и скрыть улыбку, - упал, прямо на битую бутылку здесь, во дворе…оступлся, - и добавил,- темно же...
- Странный Вы человек,- отстранился он от меня -, я пойду, спокойной ночи.
- До завтра,- улыбнулся я.
Он ушел, ничего не ответив.

День пятый.

Утром за стенкой галдели люди. Очнувшись ото сна, я понял, что этот галдеж доносится из номера моего соседа.
Накинув халат, я вышел в коридор. Человек семь стояли передо мной.
- Что случилось? - спросил я, запахивая халат.
Один из присутствовавших со скорбным выражением лица шепотом ответил:
- Вскрыл вены, вся ванна, говорят, в крови.
- Что? – ничего не понимая, произнес я и подошел к номеру соседа.
Внутри было много людей в форме.
«Не может быть!» - с ужасом подумал я, начиная что-то понимать, и попытался войти.
- Сюда нельзя! – остановил меня высокий человек в штатском.
- Я врач…
- Поздно,- оттолкнул он меня к двери,- санитаров ждем.
В этот момент из ванны вышел полный мужчина в форме и я увидел соседа. Его безжизненное тело лежало в луже крови на белом кафельном полу. Глаза были открыты и, казалось, смотрели прямо на меня по-прежнему умоляющим взглядом.
- Разошлись все! – крикнул кто-то.
Люд покинули номер, дверь закрыли, и я вернулся к себе. Первый раз за много лет мне крепко захотелось выпить. Я спустился вниз, в бар, и заказал бокал коньяка.
- Это ж надо, вскрыть себе вены стеклом от бутылки! – посмотрел на меня бармен и поднял бутылку коньяка вверх, к электрической лампочке, которая висела у меня над головой, а потом виртуозно прокрутил бутылку в руке и опустил ее, наполнив мой стакан.
- Ловко…- ответил я и сделал глоток.
Коньяк был крепким, и я с непривычки даже поморщился.
- Ловко?! - продолжал бармен, пододвинув ко мне блюдце с нарезанным лимоном, - Ну вы и сказанули!
- Извините, это я не о Александре Викентьиче, - попытался я повторить рукой движение, которое сделал бармен,- а о вашей манипуляции с бутылкой.
- А…- засмеялся бармен,- этому я в Лондоне учился. Но Вы сказали Александр Викентьич. Кто это?
- Сосед по номеру,- ответил я и добавил, - который покончил с собой…
В этот момент я вспомнил о своих израненных пальцах и сложил руки так, чтобы бармен не увидел их.
- Получается, Вы его знали..,- задумчиво произнес бармен и внимательно посмотрел на меня.
Я опустил руки.
- Да, как соседа,- ответил я и поднялся со стула.
- Вы за ним ничего такого необычного не замечали?
- Нет, мы близко не общались…- ответил я и, аккуратно расплатившись, направился к выходу.
- Наверное, была у него в жизни трагедия, с которой он не смог справится,- сказал мне бармен в след.
- Может быть…- ответил я и поспешил уйти из бара.
В коридоре перед номером соседа стояли двое в форме. Я, не останавливаясь, чтобы не привлекать к себе внимания, направился в номер. Но, оставшись с собой наедине, будто сняв маску непонимания и безразличия, лег на кровать и схватился за голову.
«Чёрт меня дернул ночью переться куда-то, – негодовал я сам на себя, - Прав был старик: по ночам, да еще и в грозу нормальные люди дома сидят…только одному мне стукнуло в голову бежать на поле… и зачем?...освобождать виноградник на чужой частной собственности! И самоотверженно резать пальцы о проволоку! Дурак, идиот, что я наделал, меня же теперь первым заподозрят в убийстве! И все непонятно из-за чего!»
Я вскочил с кровати и подошел к зеркалу. Вид у меня был измученный и жалкий.
«Наверное, я сумасшедший,- думал я, глядя на свое отражение, - а может быть, я действительно, сошел с ума?…».
Мне стало страшно.
Я быстро достал из- под кровати чемодан и начал судорожно собирать вещи.
«И что я, вообще, тут делаю! – продолжал я недоумевать,- Хотя, нет, стоп…стоп… я же ни в чем не виноват, я же не убивал его. Чего же я тогда боюсь? - остановился я. - А может быть все-таки виноват? Да… виноват…перед Александром Викентьичем виноват…Ну почему я был так бессердечен с ним утром! Ведь он пришел ко мне злить душу! Ну, что мне стоило выслушать его и посочувствовать, хотя бы на словах! …Ну вот, опять я думаю о себе, эгоист! Поддержать человека в трудную минуту – это же дело моей жизни! Ведь я же врач…врач, который призван спасать людей, я же давал клятву Гиппократа! А вместо того, чтобы помочь, я предал его…предал, как он говорил, одиночеству, именно тогда, когда этого делать не следовало. И теперь, как последний трус, хожу мимо и делаю вид, что непричастен. Нет, это не самоубийство, господа, а убийство! И убийца – я! Слышите! Своим безразличием я прикончил его, что называется, добил окончательно! Он был прав - предатели – самые страшные люди, потому что они предают одиночеству, а одиночество – это забвение, а забвение - смерть. И теперь предатель – я!»
И вдруг мне стало так горько...
«И неужели я не способен больше ни на что хорошее? Неужели во мне навсегда иссяк источник доброты и сочувствия… Мне ведь жаль и Александра Викентьича, и того старка с поля, до боли жаль….тогда почему я не помог им вчера? Старику ни рубля не дал, ведь в кармане у меня были деньги! … Почему я уже много лет веду себя с собственным отцом, как подросток! Что со мной происходит? Кем я стал за эти годы? Кто я, наконец, человек или нелюдь?»
Я взял телефонную трубку и автоматически набрал исколотыми пальцами тот, с детства знакомый номер.
Шумовые помехи плохой связи не помешали мне узнать голос отца.
-Алло, пап?
Молчание тянулось несколько секунд, но мне показалось, что оно продолжалось вечность. Мне хотелось рассказать ему, как плохо мне последнее время, как тяжело. И, наконец, мой отец ответил усталым голосом:
- Сынок, как я давно ждал этого звонка, если б ты только знал…
И вдруг я понял, что он плачет…
- Не плачь, пап, - кольнуло у меня в сердце,- не надо, я скоро к тебе приеду, и у нас все будет хорошо…ты только не плачь, пожалуйста…
Из дальнейшего разговора с отцом я узнал, что совсем недавно умерла мама. И говорить о себе уже совсем не хотелось…

День шестой и седьмой.

Сегодня я сдал билеты на поезд и уже завтра улетаю самолетом в Питер. Оставаться здесь больше нельзя: у отца гипертонический криз. Я нужен ему. И если раньше я не желал встречаться с ним, то теперь боюсь не успеть. Но все же, что-то не давало мне покоя. Было такое ощущение, что я забыл здесь, в Севастополе, сделать важное дело. И, вспомнив о Юрке, я понял, что именно он и есть причина моего беспокойства. Купив по дороге небольшой сувенирный кораблик, я отправился к нему, попрощаться.
Во дворе его дома меня встретила обычная картина: тот же старый диван, полуодетые неухоженные дети, в общем, страшная бедность.
«Ничего не изменилось», - подумал я и вошел в дом.
Юрка лежал на детской кровати. Я подумал, что он спит. И тихо, осторожно, чтобы не разбудить его, я подошел и присел на корточки рядом с ним, положив кораблик у подушки. Он лежал не укрытый, и я, взяв краешек простыни, прикрыл его. Но, лишь коснувшись его руки, я внезапно почувствовал, что она горячая. Я приложил ладонь к его лбу и понял: у Юрки сильный жар. Шейные лимфатические узлы были увеличены. Приложив ухо к его груди, я услышал, что явных хрипов нет.
«По-видимому, это вирусная инфекция», - решил я.
Беспомощного Юрку в темной душной комнате я бросить не мог и решил остаться. Его мать лежала в соседней комнате пьяная. Я сетовал на нее про себя, когда пытался найти в доме хоть какие-нибудь медикаменты. Но, тщетно, кроме просроченного цитрамона здесь ничего не было. И, не теряя ни минуты, я отправился в ближайшую аптеку. Там купил первым делом градусник, антибиотики и жаропонижающие. Вернувшись, обнаружил Юркину мать - на полу. Но, не останавливаясь, я направился к нему. Он лежал в том же положении, только что-то невнятно говорил.
- Юр, - взял я его за голову,- это я…помнишь меня?
Юркины глаза были открыты, но взгляд на мне он не сосредоточивался. Мальчик был практически без сознания. Я тут же вскрыл банку с жаропонижающим и мерной ложечкой дал ему выпить. Он проглотил.
- Пить,- простонал он.
И я опрометью побежал на кухню. К счастью, в старом проржавевшем чайнике было немного воды.
Через два часа он начал приходить в себя.
- Еще одно лекарство, Юр,- дал я ему антибиотик,- разжуй, я дам тебе запить.
- Ты, - улыбнулся он, посмотрев на меня вполне осмысленным взглядом, запил таблетку и снова закрыл глаза.
Теперь я знал, что самое страшное позади. Но решил остаться до завтра, чтобы потом определить Юрку в больницу для продолжения лечения во избежание подобного рецидива.
Позже мне пришлось пойти на рынок за продуктами, потому что есть детям было совсем нечего (в доме, где жили трое детей не было даже холодильника!). Я приготовил ужин, накормил их (Юрку я будить не стал), и они тихо к вечеру сами улеглись спать, кто куда. Ленка – на матрас у окна, а младшенькая на голом полу рядом с матерью. Я ночью перенес ее на матрас к Ленке. Ближе к утру их мать стучала и ругалась за стенкой (видимо, у нее была белая горячка). Дети, не внимая этому ужасу, отрешенно спали.
«Брошенные дети, до которых никому нет дела…- думал я, - так нельзя…они могут погибнуть в таких условиях. Обязательно нужно будет отправить в больницу их всех, а предварительно вызвать милицию. Это я сделаю утром».
Наступило утро. Маленькая Женька заплакала. От этого проснулся и я, обнаружив себя за столом. Юрка уже открыл глаза и смотрел на меня. Я бросился к нему.
- Как ты? – взял я его за плечи.
- Хорошо,- ответил он и вздохнул.
- Тебе нужно в больницу, Юр,- продолжал я, дотронувшись ладонью до его лба, и ощутил еще повышенную температуру.
- Почему тогда, на рынке, - вдруг проговорил он,- Вы назвали меня Никитой?
- Понимаешь,- потрясенный его вопросом, промолвил я,- у меня был сын – Никита.
- А где он сейчас?
- Он умер…заболел и умер.
- Заболел, как я?
- Н-нет,- печально улыбнулся я и укрыл его, - он умер от тяжелой, неизлечимой болезни.
- А я поправлюсь?
- Конечно, поправишься…
- А можно я буду называть тебя папа. Ведь у меня нет папы, а у тебя нет сына…
Я не знал, что ответить и перевел тему разговора.
- Я сегодня уезжаю…
- Надолго?
- Боюсь, что навсегда…
- А как же я?
- А у тебя все будет хорошо…
Юрка заплакал.
- Ну, не надо, малыш,- обнял я его.
- Ты правда не можешь остаться?
- У меня работа в другом городе, я не могу ее бросить,- соврал я,- ты же знаешь, я приехал суда просто отдохнуть…
- А кто ты по профессии?
- Врач…
- Тогда останься лечить меня…я не хочу в больницу…
Я готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть этих глаз.
- Не могу, Юр…
- Но почему?
- Понимаешь, бывают в жизни человека такие обстоятельства, которые он не в силах изменить и должен принимать все как есть…Мне трудно сейчас тебе это объяснить. Вот когда подрастешь, сам поймешь, что я был прав.
- Можно я тебя провожу?
- Ни в коем случае! – воскликнул я. – Ты еще слаб и к тому же сейчас я вызову скорую, и ты поедешь в больницу.
- Не надо, пожалуйста, - плакал он.
- Ничего не бойся,- успокоил я его,- ты же мужик, да еще и Капитан, а Капитаны нюни не распускают. Знаешь такую песенку?
- Какую? – успокаиваясь и всхлипывая носиком, спросил он.
- Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля,- пропел я шепотом, чтобы не разбудить вновь уснувшую Женьку, и достал из-за подушки кораблик, - капитан, капитан, подтянитесь! Только смелым покоряются моря…
- Нет, не знаю такой песенки,- улыбнулся он и взял кораблик.
Когда он увлекся новой игрушкой, я незаметно удалился из комнаты и потом сделал все, как задумал: вызвал скорую помощь и милицию. А вечером, собрав чемодан, улетел в Санкт-Петербург.

День восьмой (последний).

Вот я и в самолёте. Подо мной облака. Впереди долгожданная встреча с отцом. Позади … Что позади? Брошенный на произвол судьбы мой Капитан. Как представлю его в детском доме – аж выть хочется. А ведь он обязательно там окажется, потому что его опоицу - мать в итоге лишат родительских прав. И почему судьба так жестока к нему? Судьба! Да что я несу! На старости лет я неожиданно для себя стал фаталистом?! Уж лучше бы я верил в Бога, раз уж на то пошло. Всю жизнь я надеялся только на себя, на свои силы, работал, добивался всего сам и, кажется, у меня получалось. И что теперь? Куда подевалась моя бравада? Струхнул, брат… Ни от кого не зависеть, быть гордым – ради этого я готов был на всё. Никому ничего не должен – это девиз моей жизни. И что? К чему я с таким устремлением пришёл к сорока годам? К полному провалу! Жену, сына, дочь, мать, отца – потерял, а значит все мои старания были тщетны. Я – никто, ничто, ноль! Я ничего не могу. Хорошо, что у отца еще есть силы примириться со мной. Сейчас я полностью в его власти. И я ему за это благодарен, потому что счастлив. Мне нужно просто приехать к нему. Всё проще, чем я себе представлял. Я всю жизнь зависел от близких мне людей, моё счастье зависело от них. А потеряв их, потерял себя. И только сейчас понял это. Жизнь всем преподносит рано или поздно урок. Вот пришло и моё время. Предателем я больше быть не хочу, а потому пора начинать действовать. И начну я, пожалуй, с завтрашнего дня. Что стоит взять билеты обратно? Ничто! Ведь Юркина судьба теперь в моих руках. И поломать ее я не позволю никому!

Конец.

Как только я дочитал последнюю строчку, то тут же схватил телефонную трубку и позвонил отцу Игорю.
- Я слышал, что одной беседой ты творишь чудеса, но чтобы одной фразой,- начал я, - здравствуй отец Игорь, это Соболев.
- Здравствуй, Гоша, о какой фразе ты говоришь?
- Тут вернулся из Крыма мой пациент. Он отдал мне свой дневник, написанный им на отдыхе. Теперь я все знаю, что было с ним там. Был он в твоем храме, слушал, как ты беседуешь с прихожанами.
- Но когда он приходил в храм, я не мог ни с кем беседовать. Я просто стоял и наблюдал за ним.
- А кто тогда с прихожанам разговаривал?
- Отец Павел.
- Ничего не понимаю…тогда получается вы с ним, действительно, не знакомы?
- И да, и нет.
- Да, как же так, отец Игорь, ведь именно ты должен был ему помочь!
- Скажи, а кроме беседующего с прихожанам священника в дневнике еще о ком-нибудь идет речь?
- Да, о мальчике …
- О его матери, наверное, о сестрах….Так?
- Так…
- Еще?
- Там много о ком написано, о дочери, об отце…еще о каком-то старике с лавандового поля….кстати, он его и в храме видел…
- Ну?!
- Что - ну?
- Да ведь этот старик – я!
- Как ты? Нет, тот очень пожилой, по описанию ему уж точно не сорок лет, как тебе.
- Да просто… есть среди моих прихожан один гример, в театре местном работает, вот он и сделал из меня старика.
- Ты смеешься надо мной?
- Это правда…
- Это бред!
- А ты хотел, чтобы я к нему, к неверующему атеисту, в подряснике в пансионат заявился? Ты представляешь, как бы он меня встретил?
- Господи, неужели это, действительно, правда…
- Конечно! Ведь ты, отправив его ко мне, не предложил своего сценария лечения!
- Я доверился тебе, а ты устроил из моей просьбы целый спектакль!
- И ведь не напрасно?..
- Ладно, ты всегда был не от мира сего…но почему именно таким образом?
- Понимаешь, я хотел прощупать почву, посмотреть на него поближе, понять, что он за человек, потому что…- вдруг он запнулся, - боялся непонимания.
- Но ведь ты же владеешь словом! – негодовал я.- Умеешь словом исцелять! А значит. умеешь и беседу направить в нужную сторону. Уж тебе ли бояться отказа в общении?
- Я помогаю тем, кто ко мне приходит сам, кто желает помощи, понимаешь, кто хочет излечиться. А он ничего не хотел, ни во что и ни кому не верил. Он и слушать бы меня не стал, а если бы и послушал, то все равно не внял бы. «Имеющие уши да не услышат, имеющие глаза да не узрят»,- говорил сам Христос. Открыть глаза его души – вот что нужно было сделать первоначально, а не говорить в лоб на непонятном чуждом ему языке. И сделать это требовалось незаметно.
- И ты переоделся в старика…- вздохнул я.
- Да.
- Ладно, хорошо, но как ты узнавал, что именно в это время и в этом месте он будет, например, на лавандовом поле, или в храме?
- А уж это пусть останется моим маленьким секретом…
Я снова не мог поверить. Неужели он совсем ничего не предпринимал, кроме непонятного лицедейства? До этого момента мне казалось, что он что-то скрывает от меня. И эта правда, которую я услышал от него – не была похожа на правду. Только дневник больного доказывал, что это всё действительно так. И мои надежды на тайную методику улетучивались.
- Так вот, что я тебе скажу: это всё простая случайность. Человек приезжает в Крым, видит мальчика, похожего на его сына. Узнав о его сложной жизненной ситуации, ему становится жаль его и он решает взять над ним шефство. Таким образом, жизнь его наполняется новым смыслом. Все просто!
- Да…но ты сказал, что до этого несколько месяцев его лечил ты – и – безрезультатно. Ты не задумывался, почему эта случайность произошла именно тогда, когда им занялся я?
Я пожал плечами.
- Я молился за него все эти две недели, и молюсь сейчас.
- Ты предлагаешь молиться за пациентов?! – откровенно засмеялся я в трубку.
- Можешь смеяться, сколько пожелаешь, но он - вышел из депрессии и вернулся к работе, помогает мальчику и всей его семье. Он снова, как ты сам сказал, обрел смысл жизни.
- Чудеса, да и только! – с издевкой произнес я.
- И эти чудеса творит Бог через веру. Ты сам-то уже не верил в его выздоровление, а о Боге и не вспомнил…А когда имеешь дело с душой человека, Гоша, о Боге забывать никогда нельзя. Конечно, в данном случае пациент был неверующим, это осложнило ситуацию, да ведь и ты тоже. Вот и вспомнил ты обо мне. Сам Бог тебя мысленно ко мне направил за помощью.
- И то боялся не за пациента, а за свою врачебную репутацию,- неожиданно для себя произнес я вслух.
- А теперь не боишься, правда?
Мне стало стыдно. И я снова вернулся к теме своего пациента.
- Ты сказал, что он был неверующим, - продолжил я разговор,- а сейчас он что, верит в Бога?
- Неверие – это всего лишь зыбкая черта, переступив через которую, мы себе же доказываем, что Бог есть. А уж признать существование Бога вслух, на словах - остается простой формальностью. Особенно тогда, когда ты веришь в любовь, в добро. Пусть я и не услышал от него «Верю!», но я понял, что больше мне волноваться за него не нужно: своими поступками он в полной мере это доказал. Он преодолел самое сложное и страшное испытание в своей жизни - потерю ребенка, но всё-таки нашел в себе ростки добра и, взрастив их, вышел на светлый путь. И знаешь кто он теперь?
- Кто?
- Никто иной, как воин Господень, сильный и непобедимый. Ибо насколько сильно было его неверие, настолько теперь сильна его вера… Но теперь, Георгий, я хочу спросить и тебя: веришь ли и ты?
- Ну, уж раз мой пациент уверовал! - ответил я с долей сарказма.
- …поверю я и тебе, - вздохнул отец Игорь.
На этом наш с ним разговор закончился. Прошел месяц. Мой пациент переехал в Крым. Вскоре он купил небольшой парусник. Наверное, чтобы мечта Юрки стать капитаном не угасала. Парусник освящал сам отец Игорь. В день освящения он позвонил мне и от радости плакал и всхлипывал в трубку, как ребенок:
- Он сам пришел ко мне, сам, Гоша! И когда он передал от тебя привет, то не узнал во мне того старика и, не взяв благословения, хотел уже было уйти. Но я его остановил. И знаешь, какой между нами состоялся разговор?
- Нет…- ответил я.
- Ах, как же разросся старый виноградник - сказал я ему вслед. Он удивленно посмотрел на меня. Тот виноградник, на лавандовом поле, который вы освободили…он теперь весь в плодах! И будет плодоносить дальше. Не так ли? Он пристально посмотрел на меня и по-прежнему ничего не понимая, спросил: «А откуда вы знаете?». Я ему ответил, что всё знаю. Он сказал, что был на этом поле недавно, и там нет больше того виноградника. Я же ему ответил: «Знаю, тот – вырубили, но я говорю о другом винограднике, о том, который пышной зеленью цветет и плодоносит вот здесь, прямо в Вашем сердце. Напуганный моей невероятной прозорливостью, он отстранился от меня. Мне, конечно, пришлось тут же обо всём рассказать, чтобы быть предельно честным. Выслушав меня, и, ничего не отвечая, он вышел из храма. Но сегодня вернулся, и сказал: «Спасибо Вам за всё…Вам и Георгию Палычу, вы поистине врачи, как говорится, от Бога!» А я ему ответил, что Виноградарь – Бог, а мы – его благодатная почва. Но без веры на ней ничего не растёт. И тогда я его спросил: «Я вижу, что и ты теперь веришь?» Он в ответ попросил меня осветить его парусник. А на нем, Гоша, на нем! Огромными буквами написано «Credo»!
- И что это значит?..- спросил я, выслушав его.
- Как что?- продолжал он,- Это значит «Верю»! А ведь если он верит, то веришь и ты...
За прошедший месяц я слышал о новых победах- исцелениях отца Игоря, и каждый раз теперь убеждался в силе Бога, а не в действенности каких-то там призрачных методик. (В тайне я даже начал молиться). Но сейчас сказать вслух «Верю» для меня было не такой уж и простой формальностью: к горлу подступали слезы. Я уже хотел прервать разговор, сославшись на плохую связь. Но именно в этот момент в моей комнате заскрипела дверь, и вошел сам отец Игорь. Он опустил телефонную трубку и спокойно сказал:
- Ведь он - это ты …
И в этот момент я вдруг начал понимать, почему он здесь и что, вообще, произошло со мной за последнее время. И ужас охватил меня.
Я почувствовал, как закружилась голова, и чуть не упал, но крепкие руки отца Игоря поддержали меня.
- Всё самое страшное уже позади, Гоша, - сказал он и подвел меня к окну,- ты вернулся…а теперь смотри, впереди у тебя - новая жизнь…
- Неет,- простонал я почти в забытьи,- мне снова будет больно…и страшно…
- Все будет хорошо, ничего не бойся, ведь теперь Господь с тобой… Ты только молись, молись, - уговаривал он, видя, что я сейчас потеряю сознание, - давай…прямо сейчас…Символ Веры: Верую во Единого Бога, Отца…
Рыдая, слово за словом я произнес знакомые слова молитвы. А когда закончил, то услышал, как там, за окном, где солнце окрашивает небо рассветом, и распускаются в саду цветы, кто-то родной и близкий детским голоском звал меня по имени …

Храм святителя Василия Великого

"Пациент"