Храм святителя Василия Великого

На главную ‹  Проза ‹  Произведения Игоря Изборцева ‹ Огуречный тракт (рассказ)

Огуречный тракт (рассказ)

— Сынок, купляй огурчики. Свеженькие, чуток с грядочки, — баба Вера улыбается, борозды-морщины на ее лице движутся, приоткрываются, обнажая свою исподнюю бледность, отчего лицо ее, до черноты выдубленное солнцем, начинает светиться беспомощными розовыми лучиками.

Сынок — седой мужчина лет шестидесяти — едва удостаивает ее мимолетным взглядом и хлопает за собой дверью переливающейся перламутром серебристой иномарки. Через несколько секунд машина исчезает в дрожащей перспективе плавящегося от полуденного зноя шоссе…

Иван попытался подсчитать, сколь раз, начиная с утра, баба Вера произносила эту фразу? Вышло, что не менее двадцати. Причем, женщин она старалась не замечать, только мужеский пол, сынков… Он вспомнил давешнего седовласого пенсионера и про себя усмехнулся: тоже мне, сынок… Впрочем, баба Вера могла себе это позволить. Сколько ей стукнуло? Восемьдесят пять? Нет, пожалуй, поболе, скорее к девяноста. Он сковырнул тяжелый пласт памяти, проросший длинными рядами нулей в новых многорублевых купюрах, перестроечной трескотней и советскими пятилетками… Ему лет семь-восемь, а баба Вера — она такая же, как сейчас: безжалостно выжженная солнцем, выстуженная морозом, с истонченной бесконечными трудоднями плотью и похожим на геодезическую карту лицом — вот она, ее горькая топография… Наша мамушка… Ведь так ее, кажется, называли? И не только дети и внуки, но и многие селяне…

Однако, давно уже ее никто так не зовет. И почему, спрашивается? Э-э-эх… Иван оттолкнул от себя груз тяжелых мыслей и посмотрел на стоящий рядом пакет с огурцами. Что толку в том, что было раньше? Сегодня вот огурчики бы продать. С утра он сбыл шесть килограммов по пятнадцать рэ, итого — девяносто рублей. И вся недолга! А бабе Вере, можно сказать, повезло: у нее ушло килограммов двенадцать. Народ, видимо, полагал, что со старушкой легче договориться. И не без основания: часа два назад какой-то плюгавенький мужичонка из красного джипа сторговался с ней на три килограмма по семь с полтиной за кило. Вот гад! — Иван в сердцах сплюнул на асфальт. — Это же литр бензина для его заморского коня. Баба Вера поняла его жест по-своему:
— Истомился, сынок? — спросила, и морщинки участливыми светлыми лучиками скользнули по ее лицу.
— Кваску испей, вон баночка у меня в кошелке.
— Спасибо баб Вер, не хочу,
— Иван отрицательно качнул головой и опять сплюнул. — Вот ведь жизнь! Сидим мы тут с тобой у магазина почитай уже полдня на жаре, говорить — и то сил нет. Димыч вон только пьяный и болтается. Но ему и других дел-то нет. А мы все сидим. И какой прок? Летит мимо чужое сытое счастье, и что? По пятнадцать целковых выложить жмодится. А ведь в их городских магазинах в два раза дороже огурчики-то стоят. Да и какие там огурчики? Химия! А жизнь-то мимо летит. Мимо, баб Вер!

— Жизть, она завсегда так, — охотно согласилась баба Вера; она задвигалась, зашевелила своими мешками и кошелкой, — пойду, однакоть, корове пить дам. Как там, Вань, твоя Галина, детки? Вы ведь в райцентре таперь?
Вот память, — удивился Иван, — и меня, и жену помнит. В девяносто-то лет?
— Нормально, устроились, — он машинально смахнул со лба к виску горячую струйку пота, — я электриком в райпо, Галка пока без работы, трудно работу найти. Не только у нас все позакрывали, там тоже хорошо постарались. Вот по выходным материны огурчики продаю, как ей отказать? Она-то хворает.
— Слыхала, — баба Вера перекинула через плечо мешки с остатками непроданного товара, — ты ей кланяйся, я Анну-то еще девчонкой в церкву водила, Херувимскую учила петь. Доведется ль таперь свидеться? Ну, ладноть, слава Богу за все! — она перекрестилась и тяжело заскребла по асфальту бесформенным, задубевшими от времени ботами.

Иван провожал ее рассеянным взглядом, также рассеянно слушая, как блажит где-то за ларьками местная кликуша Дарья; как с глухим гулом взрывается над шоссе воздух, пронзаемый торпедами авто; как гудят колеса, скрипят тормоза… тормоза… Что-то там на шоссе происходило: движение вперед застопорилось, и постепенно выстраивался длинный хвост из машин… Но Иван не обращал пока на это внимания, все еще не отпуская взглядом изломанную фигурку бабы Веры, покуда не истаяла она окончательно в дрожащем от зноя полуденном мареве…

Из-за угла магазина вывернул Димыч, ошалело огляделся, подтянул сползающие, побуревшие от грязи зеленые трико и, выписывая ногами кренделя, двинулся к Ивану. Тот в сердцах сплюнул, заранее зная, что сейчас услышит.
— Эх, душа горит, Рассея плачет! — дурашливым фальцетом вывел Димыч (Ивана коробило от этой его всегдашней глумливой приговорки). — Налей сто грамм, Ванек.
— Обойдешься! — отмахнулся Иван. — Загнешься скоро от своего пойла. Ты же младше меня, а тебя уж жена успела выгнать, дети голодают. Освинел совсем!
— Сволочь я, гад! — не стал спорить Димыч и, обтирая спиной стену, опустился рядом на корточки. — Под расстрел меня! Я готов! Но налей сначала, душа горит. Вон слышь, как Дашка мычит? Тоже болеет. Но ей не треба сто грамм, а мне позарез. Налей за нее, будь человеком.
— И было бы, не налил, — жестко отрезал Иван, — Дарью-то чего приплел? Человек не в себе. За чужие грехи, быть может, страдает. Отец Никон так и говорит: грешат все, а отдувается она одна, одну ее бесы мучат. А ты охолонись, куда катишься?
— Ну, говорю же, что сволочь я! Но все, что халтурю по дворам, Нинке отношу. На эти не пью, мне лучше попросить. Да и вообще, — Димыч потряс в воздухе кулаком, — не я это придумал — пилораму закрывать и фермы не я закрыл, и стадо колхозное не я продавал. Я хоть и гад, но работал всю жизнь. А теперь где?
— Давай в район, я помогу найти что-нибудь, — Иван вздохнул, выходило, что тут Димыч был прав по все статьям: работы действительно в округе не имелось никакой.
— Обмозгую, — пообещал Димыч и, указывая на шоссе, замычал: — Глянь, что творится!

А ситуация и вправду накалялась: хвост из машин вырос, утянулся влево и там затерялся. Гудели клаксоны, кричали, перекрывая шум моторов, водители, пассажиры выскакивали из раскаленных душных коробок и расползались по площади у магазина.
— Пойду, поработаю. Эх, душа горит, Рассея плачет, — Димыч тряхнул на ходу нечесаными сивыми лохмами и метнулся в гущу разрастающейся толпы. Через минуту его высоченная сгорбленная фигура замаячила средь ожесточенно жестикулирующих и орущих обитателей этого странного, нежданного здесь автопоезда…

По обочине, объезжая застывший ряд машин, на площадь вкатился большущий «Мерседес», за ним огромный как вагон черный джип. Из него выскочили наружу четверо откормленных, грозного вида, парней в черных костюмах, при галстуках. Они профессионально быстро огляделись и тут же взялись выталкивать всю шумящую публику ближе к шоссе. В руках одного из мужчин Иван с удивлением разглядел короткоствольный автомат. Вскоре площадь опять опустела, оттесненный к своим авто народ тихо оттуда поругивался, но более просто зыркал в сторону «Мерседеса». Его дверь, со стороны водителя откупорилась, появился высокий русоголовый энергичного вида мужчина в ярком зеленом пиджаке. Он быстро оббежал машину и открыл заднюю правую дверь…

Сначала асфальта коснулась нога в остроносом черном, без малейшего признака пыли, ботинке, брезгливо шаркнула, словно испытывая земную твердь на профпригодность, убедившись, что все — более-менее, вызвала наружу свою вторую половину, а еще через миг показалось и все остальное: смуглолицый среднего роста человек в шикарном в крупную полоску костюме. Хозяин!
Губернатор или министр какой? — подумал Иван, но, приглядевшись, понял: — Нет, губернатор наш помоложе будет, да и как-то попроще видом. Значит министр?

— Яков Львович! — к хозяину подскочил нервный полный субъект мелкого, от горшка два вершка, роста. — Куда прикажете звонить? В областную администрацию? В Областное собрание? Или сразу в администрацию Президента?
— Черту лысому звони, Арон, но чтобы через полчаса я был в этом долбанном райцентре, — хозяин говорил уверенным, дребезжащим как треснувшая телефонная мембрана голосом, и хотя на его холеном долгоносом лице не дрогнул ни единый мускул, Арон испуганно присел и стал совсем крохотным. Он отскочил в сторону, выхватил из кармана телефонную трубку и стал что-то истерично орать. Слов Иван разобрать не мог, поскольку Арон отвернулся к стене и как-то ловко обволок телефон своим желеобразным телом; он мог слышать только неистовые, с сумасшедшинкой, выкрики. Кликуша, ей Богу, подумал он и перевел взгляд на хозяина. Тот, зажимая платочком нос, мерно вышагивал по асфальту, с четырех сторон его прикрывали дюжие охранники.
— Почем огурчики? — от неожиданности Иван вздрогнул и увидел перед собой присевшего на корточки зеленопиджачного шофера.
— Что? — он попытался сосредоточиться и вспомнить, в какую цену весь день держал этот дар материнского огорода; с трудом припомнив, доложил: — пятнадцать за кило.
— Рублей что ли? — широко улыбнулся водитель, обнажив ряд сверкающих как на рекламном плакате белых зубов. — У вас тут прямо огуречный тракт. Пока ехали из города, устал вас, огуречных торговцев, считать. Откуда вас столько? На, возьми, — он протянул десятидолларовую банкноту и поднял из пакета самый маленький огурчик. Хватит? Меня, кстати, Павлом зовут.
Иван назвал свое имя и попытался вернуть деньги назад:
— Возьми так. А огурцов много от того, что уродились. В том году грибами все торговали. Вот и весь секрет. А деньги-то забери.
— Обижаешь, начальник, — еще шире улыбнулся Павел, — мне достаточно платят, — он кивнул в сторону хозяина. — Да уж, заварилась каша, — он осторожно откусил от огурчика и тут же сплюнул: — Тьфу, ну и горечь! А папка-то наш явно на взводе! И что у вас тут творится?
— Авария, я слышал, — Иван все еще переминал в руках десятидолларовую купюру, не решив окончательно как с ней поступить, — впереди лесовоз опрокинулся прямо на шоссе.
— Да это-то я знаю, — нетерпеливо махнул рукой Павел, — только папке-то от того нелегче. Его в райцентре вашем захолустном Глава дожидается и депутаты. Впрочем, и это чушь, а вот то, что самолет у него через три часа. В Лондон. Его собственный самолет, — Павел ухмыльнулся, — ваши-то кукурузники дальше губернаторского носа не летают. А мне баранку до Москвы крутить. Впрочем, это не вопрос — я профессионал, каких мало! Да, кстати, а ведь Яков Львович и ваш папка.
— Это как? — не понял Иван. Отчего-то ему было тяжело и неловко находиться рядом с этим лощеным, моложе его не менее чем лет на пять, парнем в зеленом с иголочки пиджаке и картинной рекламной улыбкой. — Это как, не понял? — переспросил он, ощущая тревожно-сосущую боль под ложечкой.
— Да так, — Павел спокойно взглянул ему прямо в глаза, — Яков Львович купил всю вашу волость: и деревни, и этот поселок, поля, луга, лес — в общем, все. Теперь он ваш благодетель и хозяин.
— Как это? — Иван осекся. — Мы думали, нашу волость списали под корень, народ прочь подался. Школу закрыли, больницу закрыли, клуб, библиотеку. Что еще? Пилораму, мастерские, все фермы, скот продали, трактора на запчасти… Зачем тогда все это разрушили? Что, ему назло?
— Лох ты, Ваня, не в обиду тебе будет сказано, — Павел иронично улыбнулся, — Кто Якову Львовичу будет что-то делать назло? Он сам все это и устроил. А зачем ему, подумай, эти ваши школы и больницы? Да и вы ему ни к чему. Он тут заново все устроит, по-европейски. Китайцев завезет. Они, знаешь, как работать умеют? Огурцы станут экологически чистые выращивать. Яков Львович с друзьями будет тут раз в год отдыхать, благо — до границы с Европой два шага; будут и огурчики эти самые кушать.
— Огурчики? — Ивану показалось, что он теряет рассудок. Или Павел над ним просто смеется? Да нет, в этих безмятежных серо-голубых глазах не просматривалось никакого подвоха или лукавства. Неужели все так и есть?
Где-то совсем рядом громко заблажила Дарья. Яков Львович услышал и нервно вскинулся:
— Кто там орет?
Один из охранников побежал выяснять. Не ко времени появился Димыч со своей неизбывной болью:
— Душа горит, — артистически трогательно воскликнул он, — Рассея плачет!
— Эта баба чумная за клумбой кричит, наверное, пьяная, — с ходу доложил хозяину подбежавший охранник и мимоходом двинул промеж лопаток Димыча. Тот откатился вдаль, трагически рыдая:
— Рассея плачет!
— Заткните ей рот, пусть заткнется! — повышая тон, скомандовал Яков Львович, и лицо его на мгновение прорезалось черными молниями…
Но тут кавалькада из машин вздрогнула, стронулась с места и медленно поплыла…

— Все, — Павел резко поднялся на ноги, — мне пора, прощевай, не поминай лихом. Впрочем, может быть, еще и увидимся, — он подмигнул Ивану и метнулся к машине.
— Постой! — Иван тоже вскочил. — Погоди!
— Ну? — Павел остановился и вопросительно кивнул.
— Неужели это все из-за огурцов? Неужели, чтоб выращивать экологические огурцы вывели под корень целую волость? Да мы бы задаром вашему хозяину по вагону в год отгружали…

— Да зачем ему ваши огурцы, чудак-человек? — белозубо улыбнулся Павел. — Да он и огурцов-то с роду не ел. Так что мотай на ус. А волость ваша… Что волость? Тут бери выше. — Павел вытянул подбородок вверх, к небу. — Ну ладно, все, давай, — он прощально махнул рукой и уже через несколько мгновений хлопнул за собой дверью «Мерседеса».
Иван видел, как по-царски степенно усаживается на свой автомобильный трон Яков Львович; как благородно попирает остроносым ботинком принадлежащую ему земную твердь.

Сердце у него занемело и перестало чувствовать жару…
Джип взревел клаксоном и, оттирая к центру дороги поток машин, прямо по обочине рванулся вперед. «Мерседес» устремился за ним… Все это железное месиво смялось в кучу, покатилось, поползло к горизонту. И оттуда, уже втянув за собой хвост из последних машин, все еще рычало и гудело, пугая непривычных к такому шуму поселковых птиц.

— Огуречные дети огуречной страны… Ну уж нет, не дождетесь, подавитесь, — прошептал Иван, чувствуя, как взбухают на лбу капельки пота: сердце оттаивало, требуя себе жизни и пространства для нее…
— Что ты там бормочешь? — Димыч оперся на его плечо, и устало вздохнул. — Слушай, я завтра и впрямь рвану в райцентр. Здесь с ума сойдешь. Руки-то — вот они! — он вытянул перед собой огромные мозолистые ладони. — Я любое дело потяну.
— Потянешь, — кивнул Иван, ухватил его за руку и с силой сжал. — Не огуречные мы с тобой люди, будем работать, а если что, постоим за себя.
— О чем ты? — Димыч оглянулся по сторонам. — Перегрелся на жаре?
— Может быть, — неопределенно пожал плечами Иван. — Ладно, завтра жду тебя. Где меня найти, знаешь. И еще… Вот, это для Нины, — он вложил в руку Димыча скомканную десятидолларовую купюру. — Донесешь?

— Да, — тот согласно качнул головой, подтянул повыше буровато-зеленые трико и побрел прочь от магазина, в сторону своего полузатерянного дома.
А Иван тут же забыл о нем; он увидел бабу Веру. С полными мешками за спиной семенила она к своему законному торговому месту, царапая асфальт чугунными истоптанными ботами. Когда она совсем приблизилась, Иван улыбнулся и вполголоса попросил:
— Мамушка, научи меня петь Херувимскую.


Псков, апрель 2006