На главную ‹ Проза ‹ Произведения Игоря Изборцева ‹ Великий
Великий
(Роман в письмах по e-mail)
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 2 сентября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l’espoir et la foi
Ко мне залетела звезда. Ночью я смотрела в окно. Увы, я еще живу с этой глупой детской привычкой, по-прежнему надеясь, что величественная дама в черном однажды заметит меня. Я стояла с этой глупой надеждой и волнующим предчувствием, а дама за окном тихо шуршала по стеклам складками звездного плаща… За стеной зашелся в пошловатом кашле Михаил Терентьевич, - это мой сосед, моя “суровая правда жизни”, - и я едва не разрыдалась. Нет, все-таки не разрыдалась, шагнула к окну и распахнула створки. Холодный воздух остудил отчаяние, а звездный плащ колыхнулся и стряхнул с себя одну маленькую блестящую конфетти. Она пронзила ночь яркой чертой и залетела в мое окно… Мне показалось, что сердце мое разорвалось - такая мгновенная глубинная боль пронзила его, дыхание остановилось, и только мысль продолжала свое трепетное существование, пытаясь объять и вместить в себя случившееся. Мимоходом она напомнила сердцу о его обязанностях, подтолкнуло замерзшее в легких дыхание, и я задышала, ожила - но уже другим дыханием и другой жизнью. Ко мне залетела звезда…
Я решила написать обо всем этом именно Вам, глубокоуважаемый Иван Сергеевич! Простите меня за столь странное, и, быть может, дерзкое желание. Но виноваты в этом Вы сами! Ведь это именно Вы сказали, что “стремление получить невозможное - единственное подтверждение нашего права на жизнь”. Стремление к невозможному - безумие. Об этом каждую ночь кашляет за стеной Михаил Терентьевич, и обвешивающая меня стрелка весов на рынке каждый день напоминает о том же. Я уж не говорю о гнусном подмигивании сантехника Привалова во дворе. Но пусть его… К нему никогда не залетала звезда. Она прилетела ко мне, и я решила впредь никогда не закрывать окно. Вдруг ей захочется улететь? Это ее право, я не смею препятствовать. Впрочем, что об этом? Надо о другом. Я знаю - я часть невозможного! Это навсегда и никакие бесстыжие стрелки не отнимут теперь это знание! Прежде я читала об этом у Вас, Иван Сергеевич - верила и не верила, надеялась и теряла надежду - теперь, когда у меня звезда, знаю. Знаю! Спасибо Вам, Вы подарили мне спасительное знание, Вы подготовили меня… И простите за столь бесцеремонное вторжение в Вашу жизнь.
Не знаю, достанет ли мне дерзновения написать Вам еще? Да и прочтете ли Вы это письмо. Об ответе я даже не думаю, хотя только что с надоедливостью твердила Вам, что невозможное возможно. Возможно? На всякий случай ставлю галочку против строки “запросить уведомление о прочтение”, предавая себя в руки Вашего милосердия. Мне очень нравится Ваше имя: Иван Сергеевич! Почему я не Ася?
На всякий случай, прощайте!
Ваша читательница и искренняя поклонница
Соня
P.S. Ваш адрес я нашла в интернете после долгих, мучительных поисков. Благодарение Создателю!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 4 сентября
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
В эту ночь мне не спалось!
И не работалось... Я присаживался к монитору и тут же отщелкивал от себя клавиатуру. Брался за перо - всуе. Ходил по кабинету, пытаясь найти свой былой след. Но… sillentium!(1) Дороги не вели в Рим! И тут в мое раскрытое окно впорхнуло ваше письмо… Признаюсь: я редко принимаю этих незваных гостей. Для этого есть передняя и референт. Но… иногда я веду себя странно. Без видимой цели приоткрываю дверки шкафов, забираюсь на антресоли, перетряхиваю задохнувшиеся пылью фолианты энциклопедий; я орудую консервным ножом, вспарывая животы жестянкам со шпротами и сардинками (как же жутко я их ненавижу со студенческой юности!), заставляю кастрюли снимать передо мною шляпы. Но разве не безумие, подобно Вергилию, вечный спутник Великого? Можно ли без этого хромого поводыря пройти по осклизшим от забрызгавшего их серого вещества эвристическим(2) лабиринтам и “выжить”? Вы спросите, зачем все это? Но лишь там выходы за пределы круга, - часто просто невзрачные отверстия, скрытые в извилинах липких стен, - повезет, и ты ткнешься в них носом, сделаешь всего лишь один шаг и сможешь наконец что-то увидеть… О, эти капризные эйдосы(3)! Порой они прячутся в самых непредсказуемых вещах. Они неуловимы, как все невыраженное… и мстительны. Вынужденные царапаться о туманные вершины Великого, они морщатся… и мстят, изыскивая всякую возможность ускользнуть. Но куда? Куда? Выше только Сам Бог…
Признаюсь, распечатывая ваш папирус, я чувствовал себя мелким корыстолюбцем, протянувшим руку к ящику Пандоры. А вдруг? Вдруг с этого цветка вспорхнет тот самый недоступный крылатый логос? Ищите и обрящете! Итак… Что? Ах, да:
Здравствуйте незнаемая мной Соня!
И ваша звезда! Быть может, в прошлом внезапный объект вашего ночного познания сумел бы меня очаровать. Но что это ваше “действительно существующее” для меня сегодня, когда собственный эйдетизм доводит меня до отчаяния, мучит и жалит? Представьте себе, я помню каждую игрушку на каждой елке всех лет моего детства, помню изгибы лент серпантина, нюансы красного и белого в костюмах и масках всех виданных мною Санта-Клаусов. Поверьте, это печально, и ваша картинка - сущность сверх необходимого! К тому же, хочу вас предостеречь. О, эти звезды! Бойтесь, чтобы одна из них холодным предательским светом вдруг не рассеяла молчание священного мрака. Пропасть между сознанием и бытием скрывает чудовищ, пожирающих разум! Не пожелаю вам однажды их увидеть! Absit!(4) Они не оставят, не отпустят!
Слушайте кашель вашего Михаила Терентьевича, наслаждайтесь его храпом - это и есть познаваемое сущее, доказываемое невозможное. Обмыслимое бытие куда лучше поисков внеэмпирического смысла сознания. А сантехники - наши спасители, “говорящие вещи”, они главные факторы бытия. Долой пустые анализы слов!
Прощайте!
Сколько вам: семнадцать, шестьдесят четыре? Боитесь ли вы зеркала? В любом случае, радуйтесь, что вы не Ася.
И.С.
P.S. Где вы откапали этот адрес, на который давно никто не пишет? Этот ящик я давно заколотил самыми крепкими интернетгвоздями! Вы порушили его святую паутину. О дежавю, мое дежавю!
* * *
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 19 сентября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l’espoir et la foi
Уважаемый Иван Сергеевич!
Я бесконечное число раз говорю Вам: здравствуйте! И простите!
Кончено же не сдержала обещания не писать! Но осень - Осень! - она нашептала мне столько ненужных слов! (И это, конечно же, извинит меня.) Как же она легкомысленна! То наряжается, как разбитная Солоха, и вдруг сбрасывает с себя все, как привыкшая к неглиже Пышка. Вчера она встретила меня, “надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы”. Эх, быть бы мне тем самым дьяком, который бы непременно “зашкаливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза”. Воскликнула бы и я: “Эх, добрая баба! Черт-баба!” Но во мне нашлась лишь улыбка и еще чуточку радости для золотого кленового дождя. Но уши мои беззащитны. Они с легкостью впитывали шуршащую пеструю лесть и верили всем обещаниям. Я, верно, опьянела от этих слов. И сделала глупость. Приняла предложение Михаила Терентьевича оценить его гастрономические таланты. Ужин был разнообразен, но бесцветен и вял. А мой визави - многословен, но убийственно прозаичен. Его предсказуемость прорастала цветами на моей могиле (ох, не накаркать бы!). Каждая его фраза словно поднята из подвала районной газеты. Олигархи, зарплата и, конечно же, пресловутый “еврейский вопрос” - вот орбиты его “высоких” мыслей. А котлеты по-киевски были отменны. В благодарность я чмокнула Михаила Терентьевича в лобик…
Ах, простите, у меня точно нет совести. Я расшалилась с вами, словно с другом детства. Но с тех пор, как Вы прикоснулись взглядом к буковкам моего письма, я ощущаю Вас близким и, простите, родным. Нет, я жила предчувствием этого и прежде, когда читала Ваши замечательные книги. “Этот человек не может быть для меня чужим”, - так я думала, лаская глазами столь дорогие для меня (и, признаюсь, не до конца еще мной осмысленные) строки…
“Под пологом надежды плачут березы. И наши страдающие души. Эти слезы не обжигают, не рождают отчаяния, не разрывают сердце, но благорастворяют в нем воздухи вечности и умиротворяют, соделывая причастником всей глубины бытия, даруя возможность отклика на всякий самомалейший звук, звук, извлекаемый из сущности вещей струнами этой капризной арфы под названием наша жизнь. Под пологом надежды плачут наши души - и омываются, становясь подобными тем самым белым березам с зелеными куполами веры. С нами Бог!”.
Так Вы писали и я безмерно Вам благодарна! Я… Вы же ничего обо мне не знаете! Простите!
Итак. Мне двадцать восемь лет. Я люблю осень и одиночество. Это не плод экзальтации и сумасбродства - это объективная реальность. Сложилось так, что в последние годы самым близким для меня человеком был тот самый Михаил Терентьевич. (Не в том смысле, что “близкий”, а в том, что “рядом”). Я не мизантропка и не страдаю гомофобией, но так уж повернулась жизнь. Родные и близкие ушли слишком рано, а друзья не смогли подойти слишком близко. Почти как у Гейне:
“Любил я немало друзей и подруг. Но где они? Кто их отыщет?”
Впрочем, не совсем так. Но для того, чтобы объяснить потребовалось бы слишком много слов. Не хотелось бы делать это сейчас… Пусть краткость будет моей сестрой. (Простите за нескромность!) Итак, в нашем маленьком городе N.(5), где кладка древних крепостных стен замешана на мужестве и искренности их строителей-защитников, есть парк, неизменно утопающий в великолепии времени года. В середине этого оазиса - фонтан, подле которого скамейка - моя скамейка. В воскресенье после обеда она становится моим “Михайловским”, моей “Ясной Поляной”, а подаренные ей краткие минуты - моей бесконечной Болдинской осенью. О, если бы я не была журналисткой, я непременно стала бы поэтессой! Но мой “умный” журнал, увы, не печатает стихов, предпочитая кухню на злобу текущего дня. Не буду о грустном… Еще - я недурна собой, романтична и почти что независима. Разве это не счастье? Или, по крайней мере, его отражение? Когда-то я была маленькой девочкой и тоже считала себя счастливой. Мама и папа водили меня за руку в парк. И я, быть может, сидела на той самой скамейке. Мой радостный лепет сливался с беззаботным птичьим щебетаньем… Как же все это мимолетно! Мама умерла, отец женился на другой. И если бы не один человек, мое детство, наверное, завершилось бы досрочно. Он (позже я обязательно расскажу Вам о нем подробнее) подарил мне “классики”, “дочки-матери”, “скакалки” и возможность улыбаться. Он протягивал мне карамельку, гудел низким басом и непритворно входил в мои детские проблемы. Он рассуждал, давал советы, ласково журил, дергая меня за косичку… И в этом, мне кажется, и есть Высшая справедливость, которая никогда не лишает нас всего. Надо лишь уметь увидеть этот высший дар, ибо он всегда рядом. Мне повезло: я выросла, не разрушив отчаяньем и ненавистью свою душу. После бабушки в деревне остался большой дом, и отец, чтобы облегчить себе жизнь, поменял его на комнату в коммуналке - для меня. В придачу мне достался ночной кашель Михаила Терентьевича. Я давно уже не встречаюсь с отцом и не знаю, каково его “кукушкино” счастье? Впрочем, даже и думать об этом недосуг… Одиночество и осень отнимают так много времени! И еще - монитор, клавиатура, мои играющие на ней пальцы; а далее - вселенная смыслов, гармония звуков, “ангельский хор” в поднебесье, и я - всего лишь одна буква неизвестно какого алфавита. (Скорее всего, на этом языке уже никто не пишет и не говорит).
На всякий случай, до свидания!
Ваша преданная поклонница
Соня.
P.S. Не утомила ли я Вас своей сумасбродностью? Простите! Уже запускаю “Outlook Express” и через мгновение нажму на “enter”. Останется лишь пожелать моему белому голубку достигнуть Ваших звездных вершин - a tout prix(6)!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 24 сентября
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
Здравствуйте Соня! Или Ася? Пусть так, как вам нравится больше!
Увы, я не N.N. и шалить со мной - как правило, дело пустое…
Да! Я же бывал в вашем славном городе! Проездом, правда, лет двадцать назад. Выпил, помнится, на вокзале бутылку местного пива, и ничего - остался жив! Значит, есть у вас возможность жить! Еще - бумага, перья, компьютеры (и даже интернет?). И роща за городскими стенами у Гекадема… И фонтан, вода которого (как думал Еврипид) легко смывает все людское зло…(7) Итак, у вас имеется фонтан? Скамейки, клумбы и цветы на них? Большое дело! Значит можно жить!
Простите меня, Соня, за эту шутку! Я позволил себе - что редкость! - отшалиться вам в ответ!
Понимаю ваше нетерпение: вас терзает желание проникнуть в творческую лабораторию современного “алхимика” от литературы? Войти, так сказать, во “святая святых”? Кто-то, когда-то помянул его имя в контексте имен Великих? Не заблуждение ли это? Но, быть может, пребывая в неведении, вы избежали бы ожога разочарования? Не зря ведь говорят, что большое видится на расстоянии! И все же, я согласен немного об этом поговорить…
Что такое сегодня жизнь современного писателя, творчество которого, что называется, востребовано и поставлено на поток? Сложный производственный процесс, в котором, кроме автора, участвуют множество прочих лиц. Литагенты, референты, издатели, критики, редакторы журналов и т.д. Референты - одна из важнейших частей. Кто-то превращает их в литрабов, но для меня, например, - это первые друзья, которые помогают справиться с массивом черновой и “малотворческой” работы. Главное - идея, сюжет, основные установки композиции, разработка взаимодействия персонажей и пр. - принадлежит автору (по крайней мере, должно ему принадлежать). Но иногда иные обитатели творческих вершин “бронзовеют” и желают лишь почивать на лаврах. Тогда мир “их” произведений - продукт деятельности литрабов. Чуткий читатель, однако, всегда умеет различить подмену истинного творчества поделками литературных рабовладельцев. “Автор настолько талантлив и работоспособен, что издает пять-десять великолепных романов в год”, - если вы прочтете такое, знайте, что речь идет об очередном литаферисте.
Уверяю вас, быть писателем в современном мире - дело не простое. Талант, работоспособность, ясное целеполагание - это далеко не все... Есть, например, корпус “обязательных идей”, которые современный востребованный автор должен всегда держать пред творящим умственным взором. По сути - это “неудобоваримые” инструкции, для истолкования которых требуется особый “толмач”, но пренебрегать ими - заведомо обречь себя на неуспех.
Рука моя тянется к книжной полке и касается запыленного стекла старой фотографии. Это Эдмунд Гуссерль(8) - человек, к которому я с юности испытываю смешанные чувства восхищения и брезгливости… Седая бородка клинышком а-ля “троцкий”, жесткие продольные складки на щеках и застывший взгляд одержимого из-под дурацких очков в тонкой металлической оправе… Чем может осчастливить мир этот Великий творец “инструкций”? Откладываю фотографию и тяну с полки еще более пыльный книжный фолиант… Открываю наугад… Читаю…
“Изучать какой-нибудь род предметности в его общей сущности (изучение, которое должно преследовать интересы, лежащие далеко от теории познания и исследования сознания) значит проследить способы его данности и исчерпать его существенное содержание в соответствующих процессах «приведения к ясности»”.
Можно ли с помощью этой “инструкции” настроить ваш телевизор, включить пылесос, починить утюг, наконец? Попробуйте! Получилось? То-то! Но современное искусство без нее (и ей подобных) положительно невозможно! (Как невозможно вежливое обращение без слова “пожалуйста”.) “Увы” это или “к счастью” - уже дело оправдания современного искусства. В порядке чего, хочу вам, любознательная Соня, сообщить следующее… (Впрочем, необязательное для прочтения!) История человечества состоит из смены существующих парадигм - политических, экономических, этических и т.д. Искусство не является исключением. Тектонический сдвиг в современном искусстве порождает чудовищную в своей грандиозности парадигму, которая требует широкого концептуального и методологического разнообразия. Что с неизбежностью делает современное искусство (в традиционном осмыслении) маргинальным, поскольку оно способно развиваться только вне каких бы то ни было “рамок и норм”. Эта широта ошибочно воспринимается, как агрессия против существующих постулатом и догм. Но есть ли здесь оппозиция основным направлениям общечеловеческой мысли? Или последняя, в запале ставших уж ей привычными амбиций, просто не способна согласиться с тем, что давно стала частью чего-то более грандиозного? Как же быть с тем, что современный потребитель искусства не желает более довольствоваться получаемым доселе от художников-традиционалистов “вторичным” опытом; что он вожделеет иметь дело с “сущностью”, а не с ее изображением, с истинным “сознанием”, а не с бытием, как его коррелятом? Пора бы осознать, что современное художественное поле - это tabula rasa(9) и признать право нового экспериментатора на его свободное заполнение. Впрочем, достаточно оправданий…
Знаете, что пришло мне в голову? Если ваши письма будут залетать ко мне и впредь, я сделаю их частью моей новой романтической повести. Назову ее, предположим, “Цветок Гекадема”. Каково? Героиня будет непременно Асей. (Ведь вы мечтали об этом, не так ли?) А сам превращусь в старого ипохондрика, обремененного, кроме тьмы болезней, всей мудростью жизни. Она - молода, красива и живет утешением найти в нем все ответы на все вопросы; он - стар, болен, разочарован и опустошен знанием. Она никогда его не видели, но любит всей полнотою сердца; он же - хорошо ее знает и даже немного влюблен. Он знает, что может подойти и сорвать этот цветок, но не сделает этого. Цветок должен расти. И пусть кто-то другой впопыхах его затопчет - это будет более справедливым, более естественным; не явится насилием над природой вещей, грубым вмешательством вышних сил… Итак, их “чувству” не суждено разгореться: ибо нечему гореть - на его вершине одни снега! Однако Великого хватает для многих - в нем полнота! Их общение перерастает в нечто большее, чем просто банальное соединение “влюбленных сердец”. В нем раскроется смысл невозможного - подлинное значение Великого…
Чувствую, что успех этому проекту гарантирован! Поверьте, я редко ошибаюсь в таких вещах!
Каково вам - облечься в бессмертную тогу Великого? Грандиозность, подлинный масштаб! Думаю, у нас не будет поводов для разочарований. И не надо слов благодарности!
Жду и держу свое окно открытым!
И.С.
* * *
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 3 октября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l’espoir et la foi
“Я лишь одна буква неизвестно какого алфавита”. Написала и засомневалась. Так ли? Скорее, я, подхватив налету перо, продолжаю собой чью-то строку…
Здравствуйте, Иван Сергеевич!
Не пугает ли Вас осень своим однообразием? Не потому, что иногда словно стучит по одной клавише, вытягивая бесконечный ряд из повторов случайно выбранной ею буквы; не потому что дождь сменяется дождем: то красно-желтым, то монотонно-промозглым, то горько-соленым - и все это со мной и сейчас… Да нет же! Октябрь 1833, октябрь 1859, октябрь каждого года девятнадцатого столетия, и двадцатого, еt cetera et cetera(10) - нескончаемая желтая нить с нанизанными на нее листьями судеб. И лишь великие письмена на иных - попытка оправдания. “Октябрь уж наступил - уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей…” … “И на порфирные ступени Екатерининских дворцов Ложатся сумрачные тени Октябрьских ранних вечеров…” Впрочем, еще какое оправдание!
Сегодня я вдруг вспомнила, что обещала рассказать Вам про одного человека, - из моего детства, - дядю Ваню Парусова. Итак, слушайте… Мы жили тогда в старой хрущовке, и он был нашим соседом по площадке. Шумный и от того, верно, самый заметный в нашем подъезде, он внешним видом странным образом соответствовал своей фамилии: грудь и живот у него были как раздутый парус, голос - как параходный гудок; я уж не говорю про брюки - солпины так полоскались на ветру, что, казалось, ноги его передвигаются, подталкиваемые этим самым ветряным потоком. При всем этом он был рослый, как бизань-мачта. Он, кстати, очень любил морские словечки: бизань, фок, грот, бак, корма, отдать швартовые, - хотя, по-моему, на флоте никогда и не служил. Но что делать, фамилия ему досталась такая! Дядя Ваня был человеком компанейским и необыкновенный добряк. Всем детишкам, бывало, с получки отпустит по леденцу или по прянику. Пошутит с каждым по-свойски, без хамства и грубости - как добрый Дедушка Мороз - с каждым найдет минутку поговорить, вникнуть в “глубокие” детские проблемы. А как же он любил праздники! Те наши советские - первое мая, седьмое ноября, Новый год, конечно. Но особенно - первое мая, из-за демонстрации, наверное. Он впереди колонны, как парус, тянет ее за собой, в руках самый большой флаг. Потом взрослые собирались во дворе на скамейках за деревянным столом. Водочка, селедочка, салатики - каждый выносил, чем богат. Музыка из окон - такая же простая и понятная, как эта селедочка с лучком, как граненые стаканы. Потом застольные песни - и так до вечера. Гулевали… Рядом росла береза, тогда еще молодая, но безумно стремящаяся к небу, жить. Мы тоже росли, но угнаться за ней конечно же не могли, и она, жалея нас, сбрасывала не дающиеся нам сережки вниз, под ноги или прямо на стол, в тарелки с закуской и стаканы с портвейном… Однажды дядя Ваня после демонстрации целый день просидел во дворе с портретом кого-то там из Политбюро в руке. Выпивал со всеми подходящими и знакомил с важной персоной. “Друг, значится, мой, - дурачился он, - не пьет, правда, зараза, в завязке”. - “Посодят тебя, Иван!”, - пугали его знающие люди из бывалых. “А по мне пускай хоть и посодят,- отшучивался он, - и там, чай, будет с кем словом перемолвиться”. Нет, уже не сажали. Маячили на подходе перестройка и Горбачев. Дядя Ваня, правда, не дождался: случилось что-то - то ли со здоровьем, то ли по семейной части - и он бросил в одночасье выпивать. Заскучал и перестал быть парусом. Брюки на нем беспомощно обвисли, словно попали в вечный штиль, и грудь уж не колесом, а потянула за собой вниз и плечи, и глаза. Тоска его одолевала. Никого не замечал: идет с работы и будто глаз у него нет - ни с кем ни полслова, ни “здрастье”, ни “до свиданья”. Или встанет возле подъезда, голову поднимет и смотрит куда-то. Мог так целый час простоять. Говорят, жена не выдержала и сама ему бутылку принесла: мол, выпей Вань. Но, как видно, поздно: выела его тоска до дна. Отодвинул он тогда от себя пол-литра, вздохнул, и спать пошел. А утром его уже не добудились: за два часа до рассвета сердце дяди Вани Парусова остановилось… (Мне кажется, той ночью была метель? Или это в день похорон завьюжило и закружило? Скорее последнее… La vйritй absolue(11).)
История обычная, каждый припомнит таких не одну. Но почему-то для меня эти воспоминания очень важны. Не могу этого объяснить… Меня мучит вопрос, странный, нелепый, быть может, вопрос: о чем он так сосредоточенно думал, выстаивая свои последние часы у подъезда? О чем? Синдром завязавшего алкоголика, страдающего по отнятому стакану? Да нет же! Пускай я была тогда ребенком и прошлое от будущего мне отсекала кружащая вокруг меня проволока скакалки, и впечатления мои были подобны эскимо на палочке за одиннадцать копеек - съела и забыла. Может быть в другом и так, но не в этом. Дядя Ваня был парус, а для меня это как звезда - на всю жизнь… Я уверена, что его тоска имела иную природу. Но о чем? Не о том ли ему открылось, что терзает нас сегодня, чем больны мы сейчас? Все, что он любил и чему отдавался с такой детской непосредственностью - скоропреходяще и обречено смерти? Не это ли открылось ему? Если так, то он просто решил уйти раньше, чем это сделает его мир. Нужен ли парус одиноким пловцам, стремящимся выплывать подальше друг от друга? Петь одну песню умеет народ, население не любит пения хором, предпочитая, глядя в телевизор, смеяться над собой. Нет, с населением он не смог бы сидеть до вечера во дворе, да и оно на это не способно. Его убила будущая ложь; грядущий цивилизованный хам. Он это почувствовал, увидел и не смог больше оставаться парусом…
Удивляюсь себе: что это со мной? Игра в слова? Рефлексия? Наивный идеализм? Идиотизм… или, вопреки всему, не желание жить нарисованной на заборе жизнью? Быть может, все это вместе взятое? Быть может. Наверное, так и есть…
Не судите меня строго!
Бесконечно Ваша
Соня
P.S. И все-таки, я буква родного алфавита! Это - окончательно и бесповоротно!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 8 октября
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
Разумная Соня!
Меня не пугает осень. Я не знаю осени. На моей вершине вечная зима!
А ваш семиотический патриотизм вызывает восхищение! Этот алмаз постижений, даже ограняемый французской шлифовальной мельницей (еt cetera, еt cetera), удивительно прозрачен. И, как всякий алмаз, подвластен дисперсии. На какие цвета раскладывается ваш патриотизм? Какой, к примеру, дарите вы незабвенному Михаилу Терентьевичу? Худо, если он дальтоник, и лишен счастья видеть la multitude de vos peintures(12). (Так, кажется, следует говорить в данном случае?).
Дорогая Соня! У меня тоже есть для вас одна история. Но в отличие от вашей, она совсем не романтична. Просто я ее помню! Она и есть мой эйдетизм…
В юности у меня был друг, Георгий Перов, Гоша. Его имя вам, скорее всего, ничего не скажет (как и мне - имя героя вашего рассказа), хотя в свое время оно было на слуху. Представьте себе: Гошу Перова называли восходящей звездой (ненавижу этот “звездный” риторический код - но куда от него?). И это уже после первого (он же - последний) поэтического сборника! Мы вместе учились в литинституте. Естественно, ходили на Таганку, в Современник, читали друг другу свои “гениальные” стихи. После выпуска один из нас какое-то время работал в Литературке, другой - ночным вахтером. Первый кропал рецензии, второй - творил Поэзию, подобно вам, любуясь на звезды. Думаю, нет смысла светить фонарем в их лица? Who is who и wer existiert wer?(13) Через два года у Гоши вышла та самая книга… (А ведь и я для этого обивал пороги в издательствах, используя ресурсы своих скромных новоприобретенных связей). Прихоть судьбы - книгу похвалил кто-то наверху, и критика тут же взорвалась соловьиным пафосом. О, эта наша поспешность! Почему? Мне думается, что многие взлетают не за тем, чтобы стать небесным телом, но чтобы подчеркнуть изысканность и глубину небосвода, чтобы оттенить неповторимость других - настоящих! - звезд. Они - для того чтобы сгореть и вспышкой украсить небесную сферу. Иначе - провидение лишено разума, да и права вершить наши судьбы. Но вершит! Вершит и отпускает срок, чтобы взойти и светить. А что поднялось и воссияло - то и есть настоящее! У Гоши не было этого срока (надеюсь, семантика этого размышления не вызовет у вас отторжения; уверяю вас - это не “маленькая трагедия”, а чистая проза жизни), не было совсем! Он “угас” уже в тот предновогодний вечер, ибо последнее “сияние” его славы видели лишь стены моей комнаты и я, нарезающий огурчики и колбаску. Он вошел ко мне первым гостем за четыре часа до боя курантов, но ожидание “брызг шампанского” не входило в его планы. Гоша сообщил, что едет на рыбалку и там, в одиночестве над лункой, встретит колесницу новорожденного Гелиоса. О, он уже ощущал себя гением, - вошел в образ! - и старался соответствовать этому поступками! Я плеснул нам водки, мы выпили за наступающий, и Гоша на десять минут присел в уголке на кресло. Он что-то царапал пером в блокноте, а я, раздраженный его звездной оригинальностью, молча строгал салат. Потом он ушел, оставив на журнальном столике вырванный из блокнота листок. В нем - пять поэтических строк. Помню, что подивился их, не свойственной гошеному перу, неуклюжести и нарочитости. Вот эти строки:
Когда ты ляжешь в мерзлую постель,
Украсишь дом парчовой бахромою, -
Последний дом, что дан тебе судьбою, -
Сглотнет твое дыхание метель,
И Вечность двери за тобой закроет.
Верно, его торопило Провидение, - безжалостное и беспощадное! - даже на эпитафию отпустившее ему всего лишь несколько жалких минут. Шедевра не получилось! Кстати, Гошиного тела так и не нашли - лишь рыбацкий ящик у полыньи… Но, быть может, он вырвал не тот листок из блокнота? И его завершающий шедевр хищно “сглотнула метель”? Думаю, все-таки этого не было. Как не было звездной судьбы! И что это за парчовая бахрома в последнем доме? Fata Morgana!(14) Его “последний дом” - шипение раскаленной материи в выстуженной воде…
Привет с заснеженных вершин!
И.С.
* * *
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 15 ноября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l’espoir et la foi
Все еще осень… Но как будто уж и не она, а кто-то иной вместо нее под заунывную песнь завершает убогое сиротское раздевание: авось что-то подадут из жалости; а она, настоящая - лишь смутно отражается в замерзшем зеркале: ушла бы, да “глупые мнения света” не дают. “Было! Было!” Шепчу, вытираю слезы, но все-таки надеюсь дыханием отогреть лед на стекле и увидеть то самое настоящее, которого ищу всю жизнь…
Здравствуйте, Иван Сергеевич!
Кажется, я сплела паутинку, в которую с головой угодила сама. Мои эпистолы к Вам, Великому Читающему Немому, стали моей “неосознанной потребностью”, стихийной реализацией “права свободы”, подобно “права на вену” у иглы наркомана. Впрочем, стоит Вам однажды разрешить эпистолярную альтернативу в пользу “нет”, и я, обещаю, что лишу себя этого “права свободы”. Представляю, как буду глядеть на эти бесконечные осенние строки с a vol d’oiseau(15). Но пока Вы выбираете “да”, я не могу отказать себе в удовольствии этого странного общения. Моя главная новость:
Михаил Терентьевич сделал мне предложение!
Нет, он, конечно же, делал это и прежде, делал тысячи раз: когда приглашал меня пить чай, рассказывал, как подвернул ногу, пытаясь догнать автобус, чинил замок в моей двери; когда смотрел на меня украдкой, разбивая яйца в скворчащее сковородное чрево… Я читала это в каждым его вздохе, в каждом повороте головы, в скрипе половиц под его ногами, в его ночном кашле, наконец. И всегда у меня был один и тот же ответ... Я уговаривала себя перемениться к нему. “Неужели тебя не прельщают мирный очаг и домашний уют? Неужели тихое семейное счастье не дороже тебе какой-то там выдуманной звезды? Он будет любить тебя до конца жизни!” Согласиться с этим было легко, но сказать “да” - невозможно…
О, Михаил Терентьевич совершил ради меня подвиг. (По крайней мере, я расцениваю это именно так). Недавно он поколотил хама Алексея Привалова (нашего сантехника, помните?). Каюсь - это я рассказала ему (Михаилу Терентьевичу) о давно уже претерпеваемых мной оскорблениях. (О, это еще мягко сказано! Представьте, с чем имеет дело в рабочие будни сантехник? Так вот, со мной он обращался именно, как с “этим”.) Дальше все было как в водевиле. “Почему вы до сих пор молчали?”, - вскричал Михаил Терентьевич и выбежал во двор. Отыскал в каком-то закутке полупьяного Привалова, вытащил на свет Божий и публично надавал кулаком по лицу, приговаривая, чтоб впредь тот обходил меня за версту. Говорят, что Привалов поклялся меня убить. Ну да Бог с ним…
Так вот этот голос, этот внутренний “тайный советник”, - он нашептывал мне быть благосклонной к моему “ночному кошмару”. Но чей это голос? Мой ли? Нет, я не узнавала его. Я садилась к компьютеру и стучала по клавишам. Для чего? Сейчас и об этом…
Знаю, что в это мгновение упаду в Ваших глазах, рухну в бездну, из которой, впрочем, прилетела моя звезда… Но у меня, кажется, нет иного выхода. Итак, я написала повесть и хочу доверить ее Вам. “Ну вот, - печально вздохнете Вы, - вот оно то, ради чего готовился этот ужин на двоих. После вальса при свечах подано главное блюдо, которое я не заказывал и не имею желания есть”. Поверьте, я и не смею настаивать! Хотя, буду безмерно рада, если Вы согласитесь попробовать, пусть на один зубок. Надежда на это - и есть подтверждение моего права на жизнь. Цитирую Вас не подхалимства ради, но следуя своим убеждениям. Повесть называется “Осень бесконечная”. О чем я писала? О себе, конечно, о себе, растворенной в бездне жизни, пытающейся заполнить эту бездну, связать и объяснить, сделать хотя бы чуть-чуть более целым то, что по недомыслию когда-то разбила. Истрачено столько слов… Но я объясню, почему я стала писать. Попробую объяснить. Просто мне вдруг показалось, что происходит какая-то ошибка. Люди, получившие от Творца талант художника, начинают красить заборы. Покрывают их причудливыми, совершенно небывалыми орнаментами, волшебными иероглифами, необычной формы фигурами… Красиво, многозначительно, умно, понятно далеко не всем и от того загадочно и притягательно. Но на заборе и малярной кистью… Современное творчество… Что оно для меня? Лабиринт Минотавра, быть может… Нет, скорее большой равнодушный дом, холодный пустынный замок, с вечным полумраком внутри. Бесконечные коридоры с неясными тенями, мозаичные окна со странными мертвыми узорами, залы с огромными, засыпанными остывшим пеплом каминами, портреты чьих-то забытых предков с растерянными от беспамятства лицами и бесстыдно обнаженными телами, а некоторые совсем без лиц - просто ничьи портреты; пытающиеся нашептать о скрытых за них загадках двери, но ведущие часто в никуда, в глухую кирпичную кладку; осколки стекла под ногами - это зеркала, они были когда-то зеркалами, но разбиты… Что делаю там я? Пытаюсь прочесть чьи-то застрявшие в паутине мысли? Но кому они нужны, если их былые обладатели разорвались в клочки, рассыпались мелкими осколками, подобно тем разбитым зеркалам? Зайдешь сюда и, как выйдешь, тут же забудешь, зачем приходил. Если, конечно, найдешь выход. А это не всегда и не со всеми… Так о чем же я мечтаю? Быть может о том, чтобы прошлое и будущее были вместе, а настоящее - как надежный узел между ними; морской - дядя Ваня умел вязать такие (Вы еще помните о нем?). И что б не эхо, не неясные тени, а живые голоса и родные лица, песни о своем и понятном. И не хохот из телевизора, а улыбка на счастливом лице того, до кого можно дотянуться рукой. Где эти лица и голоса?.. Но ведь стремление увидеть их, - надежда, что это случится, - и есть (еще раз повторю Вас) подтверждение нашего права на жизнь? Так? Как и всякое стремление получить невозможное…
Надеющаяся на Вас Соня
P.S. Забыть о хорошем и бродить, исследуя альтернативные варианты несуществующей действительности? Никогда! Никто не убедит меня, что процесс важнее, чем результат!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 21 ноября
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
Здравствуйте, наивная девушка Соня!
“Творчество до тех пор только и живо пока символы его имеют религиозный смысл, более глубокий, чем эстетический”.
Вы читали Мережковского? Кажется, нет… Милая Соня, ваш символизм стихиен, вы более живете своими интуициями и предчувствиями. А знаки и символы постмодернизма - для вас собачьи метки на столбах и заборах. Вы брезгливо морщитесь, ощущая интуитивным обонянием миазмы от их фрагментированных реалий. Вы отказываете им в праве на автономию и, следовательно, чистоту творчества. Но почему бы им и не быть “мерой всех вещей”? Чем их “антихудожественная” (в вашем восприятии) чувствительность умалена перед вашими неумелыми попытками “овладеть хаосом”, перед наивным поиском полноты и общности бытия? Чем “деконструкция” Деррида хуже вашей толстовской “отстраненности”? Вы упрекаете современное художественное слово в стремление бежать от упрощений, в приверженности к “отсутствующей действительности”, но сами, в поисках “определяющих” символов, плодите ненужные сущности. Что вы ищете? Бога? Или идущего к Нему человека? Тогда стряхните с себя те самые “иероглифы”, над которыми иронизируете и читайте “Лествицу”, а потом карабкайтесь по ней к аналою и кресту. Это, между прочим, единственный путь разумного упрощения. Так или иначе, ваши поиски либо окончательно ввергнут вас в пропасть, либо выведут на эту дорогу. Вам должно быть женщиной в платочке (ничего уничижительного в этих моих словах нет!). Срочно обвенчайтесь с Михаилом Терентьевичем и ужасающие вас бездны затворятся. Ставьте по воскресеньям свечки за усопшего раба Божия Ивана (дядю Ваню) и молитесь о вразумление заблудшего Алексея (да освободит его Творец от безызвильной инфалнтильности и дарует крохи “разума истины”). Ваши дочери будут (под вашим присмотром) читать Евангелие и катехизис, а ночами (украдкой) слушать Алсу и Витаса, пока ваши платочки не придутся им впору, и они осмысленно не завяжут их крепким узлом под подбородком. Поверьте, их молитвы за вас, за собственных “дядь-ваней” и “алексеев”, будут более чисты и возвышенны… В этом и состоится ваша победа над хаосом. И я, будьте уверены, стану завидовать вам и радоваться за вас…
Теперь о вашей повести… Я прочитал ее, и именно этим, как вы догадываетесь, обусловлено все вышесказанное. Признаюсь, субтильность вашей мысли меня пугает.
Чем же вызвана ваша рефлексия? К чему бесконечное цитирование сентенций (пусть, и моих, кстати - безнадежно устаревших)? “Стремление получить невозможное - единственное подтверждение нашего права на жизнь”? О, Боже… Magister dixit?(16) Так? Но откуда вам знать, быть может (?) это всего лишь та же, по сути отрицаемая вами, трансгрессия, т.е. попытка прорыва из сферы известного человеку “возможного”, “преодоление непреодолимого предела”? Вы стучите указкой по парте Бланшо и Фуко. О, наивное дитя! Gurare in verba magistri(17) - опасное заблуждение. Ваше представление о “невозможном” отлично от моего…
А ваше наивное богоискательство приводит меня в умиление. Чего стоят, например, эти ваши строки:
“Один человек, - пишете вы в авторском отступлении (кто: дядя Ваня? Михаил Терентьевич? Иван Сергеевич Дальнев-Анзорский?), - научил меня, что тьмы нет, что она - лишь отсутствие света, и каждая душа, в которой светит волшебный фонарик веры и добра, способен рассеять любую мглу. А если много (не все, но много!) этих чудных светильников скрестят над нами свои волшебные лучи, то всякая ложь обнажится и потеряет силу. О, скольких из нас она погубила! … Когда долго смотришь в холодные, пустые глаза лжи, невольно становишься ее частью. Лишь свободно рожденная гармония света имеет силу противостоять ей…” et caetera, et caetera(18) Шедевр девушки-семинаристки! (Не знаю, есть ли такие, но если есть - вы точно из их числа.) К чему этот беспомощный набор трюизмов? Хочу вам доложить, что эта ваша борьба “pro aris et fogis”(19) - смешна и нелепа. Воистину, мне жалко моих чернил! Милая Соня, пишите про “бесконечные коридоры с неясными тенями, мозаичные окна со странными мертвыми узорами, залы с огромными, засыпанными остывшим пеплом каминами”; пишите про осень, зиму, весну… - у вас это лучше выходит.
Еще одно важное замечание… Если вы все же хотите научить мир, скройте “нравоучительный момент” в подтекст, растворите его в вещах и событиях; не надо действовать напролом - кроме раздражения и, как следствие, - отторжения, ничего не добьетесь. В контексте вышесказанного, не могу удержаться, чтобы не процитировать фрагмент завершающего монолога вашего главного героя. “Абсолютное Добро, - восклицает он с обличительным пафосом, - они поставили рядом с пособием по безработице; Любовь, которая никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится(20), они уравняли в правах с вручением памперсов сербским малышам, искалеченным их же “цивилизаторскими” бомбами; дела плоти (которые суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное(21)) они, перемешав, подняли на один уровень с истинными плодами духа (которые есть: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание(22)) и выражение предпочтений отностильно последних назвали “нарушением норм плюрализма””.
Что это, прокламация, вложенная в уста беспомощного (перед бесцеремонным авторским произволом) персонажа? Этот проповеднический напор выглядел бы естественным в озвучивании Максима Исповедника, например, или, на худой конец - в контексте субботнего “слова пастыря” на первом канале, но уж никак не вяжется с образом современно человека, “типический” характер которого вы постоянно стараетесь подчеркнуть. Давайте не будем подменять собой врачей! Иначе плодов ваших творческих усилий придется ждать ad callendas graecas(23).
Чего я, конечно же, вам не могу пожелать.
Передаю поклон от моих пыльных полок и стеллажей! И.С.
P.S. Сонечка, играя со мной, вы соткали себя из противоречий, и ваш образ никак не дается мне. Давая вам советы, я не уверен: тому ли человеку я их адресую? Какая вы? Где ваше “настоящее”?
* * *
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 1 декабря
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l’espoir et la foi
Проходит все? Но почему и тогда остается? Почему заглядывает сквозь запотевшее окно, почему оставляет утром морозные письмена на стекле? Как образ предательства: едва им поверишь, потянешься к ним рукой, а их уж нет - их выплакало мимоходом, без дела заглянувшее в окно солнце… Вы знаете, как пахнет предательство? А ложь? Какая она на вкус? Если правда бывает горькой, то какова ложь? Можно ли ею насытить себя; можно ли ею вообще кого-либо насытить? Или она как обманчивая сладость Чупа Чупса, оставляющего после себя лишь зубную боль и никчемную липкую палочку в руке? Но почему мы не можем без нее?
Дорогой Иван Сергеевич! Великий Читающий Немой!
Я все Вам наврала. Я все придумала о себе. Кроме дяди Вани и моей повести (она была в Ваших руках, и теперь никто не сможет отрицать ее наличие в этом мире) и, конечно, звезды - она (будучи столь долго ожидаемой) явилась мне так явственно, так пугающе достоверно, что, будь это не сон, я возвестила бы об этом a la ville et le monde(24). Впрочем, именно это я, кажется, и сделала в своем первом письме к Вам?
Я не написала вам самого главного. Кокетничала с Вами, рассыпалась в сантиментах по поводу “пустых холодных комнат”. Отчего бы мне сразу не сказать Вам правду? О том, что я, как маленький испуганный зайчишка, долго заглядывала в глаза прохожих и искала свои отражения. Но зачастую видела только разбитые зеркала. Это действительно так - там были лишь черные трещины и сколы амальгамы. Я не отражалась там! Как мало людей! Поистине, нужен фонарь Диогена. Но ведь это было! Я помню, как безупречно точно отражались мои глаза в глазах напротив - это были глаза дяди Вани. Они улыбались, и я в них улыбалась. Он подарил мне веру в человека. Она как искра тлела во мне и не давала остыть моему желанию “найти”. И я нашла… В одной книге (совершенно случайно попавшей ко мне) я прочитала вот что:
“Жил на земле человек, муж гигантской силы духа, имя его Силуан. Он долго молился с неудержимым плачем: “Помилуй меня,” но не слушал его Бог. Прошло много месяцев такой молитвы, и силы души его истощились; он дошел до отчаяния и воскликнул: “Ты не умолим!” И, когда с этими словами в его изнемогшей от отчаяния душе что-то надорвалось, он вдруг на мгновение увидел живого Христа; огонь исполнил сердце его и все тело с такой силой, что, если бы видение продлилось еще мгновение, он умер бы. После он уже никогда не мог забыть невыразимо кроткий, беспредельно любящий, радостный, непостижимого мира исполненный взгляд Христа, и последующие долгие годы своей жизни неустанно свидетельствовал, что Бог есть любовь, любовь безмерная, непостижимая…”
Я прочитала эту книгу до конца и пошла по следам Силуана. Храм, исповедь причастие… - все это постепенно становится частью моей жизни. Самое важное, полученное мной (и это - est inapprйciable la perle(25)) - понимание того, что надо не искать своих отражений в других, но отражать самой; самой быть зеркалом. Благословенна рука дающего! Нет, пройти далеко мне еще не удалось. Отсюда этот мучительный страх показаться merle blanc(26) и желание скрыть от Вас свое лицо под вуалью прежней жизни. Но я действительно с изумлением прочитала Вашу повесть и испытала духовный восторг. Старый журнал “Сибирские Огни” - я, как подарок судьбы, нашла его среди кипы сваленных в кладовку ненужных бумаг Михаила Терентьевича. И неожиданная радость - знакомство с Вашей повестью “Березовый полог надежды”! Каюсь, других ваших книг я еще не успела прочесть. Это счастье впереди! А пока… (сейчас, соберусь с силами, чтобы признаться), сейчас - решается моя судьба. Мы с Михаилом Терентьевичем решили связать свои жизни. Да-да, я приняла его предложение! (И, похоже, сделала это уже давно, задолго до “писем” и “игры в слова”.)
Прошу Вас наперед забыть мой недобрый шепот в его сторону (его ночной кашель мне вовсе теперь не противен!). Быть может, когда-нибудь мы вместе с ним придем на Вашу встречу с читателями и подарим тот самый журнал “Сибирские Огни” (с него ведь, благодарение Богу, все началось!)… Впрочем, нет, он слишком мне дорог! Я сохраню его, a tout prix(27). А Михаил Терентьевич обязательно купит Вам бутылку дорогого коньяку. У него есть средства. В отличие от меня, у него приличный заработок, что, надеюсь, позволит мне в будущем больше времени уделять перу и бумаге. Да, я же еще не успела сделать это важное признание: я вовсе не модная журналистка, я преподаю французский язык в одном из городских колледжей. Увы, моих финансов хватает только на пару свечей в воскресенье, на хлеб и интернет… и на мои визиты к отцу. Знаете, что я сделала после первой исповеди? Побежала к нему и долго плакала у него на плече. (Великодушно отпустите мне мою прежнюю ложь!) Он ничего не понимал (как же, столько лет!), а я плакала и прижимала его высохшее тельце к своей груди. О, он уже сполна получил свой груз страданий! Его семейная жизнь - мука, старость - наказание! Теперь, надеюсь, ему станет легче…
Простите, я путаюсь и спешу. Я не знаю, как быть цельной, как не разделяться в себе? Я пыталась найти ответ у Вас, но Вы - Великий Читающий Немой. К счастью, я знаю, где есть все ответы. Высокомерие духа мешает принять их простоту. И если не поймешь, что она и есть итог истинного высшего развития - ничего не достигнешь…
Признаюсь, меня мучает совесть, когда я вспоминаю о несчастном, пострадавшем из-за меня, Алексее (так зовут нашего бедного сантехника Привалова!). И, наверное, я сделаю вот что: я пойду к нему… Я скажу ему: “Алексей, вы не клякса в тетради нерадивого ученика - человек не может быть кляксой. Если он буква “А”, то всегда остается этой буквой, как бы криво и грязно не выписывала его на листе проданное перо. Это достойно и красиво - стоять в ряду родного алфавита”. Я найду самые верные, самые убедительные слова и если для этого понадобится целая жизнь - не пожалею и ее. Надеюсь, Михаил Терентьевич поймет и поддержит меня. А сколько их повсюду - этих несчастных заброшенных Алексеев?
Прощайте, Великий Читающий Немой! Не-мой. Не мой! Прощайте!
P.S. А востребованную рынком “продвинутую” литературу я не люблю за притворство и лукавство, за грязь и насилие над чистотой и простотой бытия. Мой праведный протест против их (новоявленных кропателей? творителей?) смакования содержимого помоек и отхожих мест, против их навязчивого желания снова и снова окунать голову читателя в бочку ассенизатора, где, по их мнению, и пребывает самая главная “суть вещей”. За ненависть к родному алфавиту, за насилие над языком… Что вытворяют они со словами? “Безвластно властвовать над тем, что только казалось мирозданием”; “черная пустота как немыслимый синтез культурных языков...”; “значимое как незначимое” и т.д. Всю эту чушь я выписала из отдела критики свежего толстого журнала. (Хотя, знаю, что и сама отчасти этим грешна.) Увы!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 7 декабря
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
Здравствуйте, заблудившаяся в дебрях мироздания Соня!
Впрочем, на самом деле мы с Вами живем в разных вселенных и поэтому сказать друг другу “здравствуйте”, положительно, не имеем возможности. Если мы с Вами говорим о безднах, то это - разные бездны; если смотрим на звезды, то глаза наши пронзают бесконечно удаленные друг от друга пространства!
Да, наши солнца восходят в антимирах!
Вы с самого начала подсознательно знали это! Отсюда Ваша испуганная рефлексия, непоследовательность, неспособность внятно ответить на мучающий Вас вопрос: “Кто я?” Действительно, кто? Мне кажется, теперь я знаю ответ…
Ваша повесть - это и есть Вы, а эпистолярии - синтез Ваших ненужностей, которые Вы пытаетесь из себя извергнуть. Но я не психотерапевт, и мои “умные” рецензии, применительно к Вашему естеству, - смешны и нелепы. Глупо рецензировать человеческую душу, пусть и запутавшуюся, заблудшую. Чтобы не быть голословным, я разъясню свои слова. Я не касаюсь Ваших “аналоев” и “паникадил” - для меня все это бесконечно далеко и чуждо. (Смешно, я пытался примерить на вас платочек! Но, похоже, это Вы все время снимали с меня шляпу!) Меня просто немного задел (не за живое, нет, - его Вам не достать! - просто, скажем, чуть-чуть обидел) Ваш обличительный пафос. Итак, Ваш “праведный протест” направлен “против их смакования содержимого помоек и отхожих мест”. Против “них” - это и против меня, поэтому я вынужден сделать ответный “укол”.
Коль скоро Вы говорите о “помойках” и “отхожих местах”, то, следовательно, предполагаете наличие антитезиса, который возводите в ранг “неоспоримого истинного”, не подлежащего человеческому суду. На протяжении тысяч лет передовая человеческая мысль боролась с “абсолютным и недосягаемым”, доказывая его несуществование. Она меняла местами “земное” и “небесное”, возвращала их на место и опять меняла. И сегодня уже невозможно доказать аутентичность исходной позиции. Вы утверждаете, что кто-то развенчивает Ваши догмы, повергает ниц алтари, оскверняет святыни, превращая их в “помойки и отхожие места”. Но метаморфоза последних в достоинство первых - естественный процесс. Абсолютного и недосягаемого нет! Наивное дитя, истину нельзя обожествлять! Благословляется лишь процесс ее поиска, причем, в любом направлении. Пусть пирамиды Великих сегодня - это опущенные в яму лестницы. Пусть! Но главное ведь - быть на расстояние от толпы. А она (толпа) всегда будет вожделенно смотреть туда, где пребывают ее Великие. С каким чудовищным восторгом громоздятся они у края этих ям, пытаясь насытить свой выеденный проказой зависти разум продуктами жизнедеятельности Великих. А вожди и политики? Владельцы “алладиновых” пещер, пещерок и сундучков? У их лестниц вниз вообще едва ли возможно обнаружить конец… Они настолько успели в погружении, что из этих сказочных глубин их слова и поступки кажутся жителям земной юдоли непонятными и даже абсурдными. Но такова участь Великого! Неужели среди вместилищ аналоев и паникадил, вам настолько выпрямили извилины, что Вы не способны это понять? Ваш “верх” - это наш “низ”! Векторы движения поменялись, и поделать с этим положительно ничего невозможно! Это следует просто принять и наслаждаться новым Великим! Не отрицаю, быть может, скоро все опять изменится, и вектор Великого кардинально переместится в пространстве. Что ж, все прочее последует за Великим, и опять будет восхищаться и плакать от восторга.
“Каюсь, других ваших книг я еще не успела прочесть…” Вы не “играли” со мной, Вы меня просто “надули”! Как же я не смог раскусить Вашего коварства раньше! Что ж, у меня есть для Вас достойный ответ, наивная Соня…
Я рассказывал Вам про человека по имени Георгий Перов; про то, как в роковой для него предновогодний вечер он оставил у меня на столе пять поэтических строк. Так вот, я не все довел до Ваших благостных ушных раковин... Знайте, еще он (Гоша) вынудил меня принять его последнюю прозаическую работу, чтобы я прочел и высказался. Эта была рукопись с повестью, на титульном листе которой под его фамилией стояло название: “Березовый полог надежды”. Да, я изменил только имя автора - на свое имя, Иван Сергеевич Дальнев-Анзорский! Докажите, что я поступил неправильно? Вопреки какой логики? Относительно какого “абсолютного и недосягаемого”? То-то! Литература только выиграла, Гоша “остался при своих” (а зачем ему ТАМ что-то еще?), а читатели… Ну, об этом Вы сами знаете лучше меня. Признаюсь, теперь я прячусь от этого текста. Я НИКОГДА его не переиздавал и не намерен делать этого впредь (впрочем, мои издатели и не позволили бы этого - за такие тексты не дают “букеров” и “аполлонов григорьевых”). Вот так! Вы ошиблись адресом! Вы писали не мне и поэтому все, изреченное Вами, я отправляю к настоящему адресату - в небытие!
А свои, не полученные Вами письма… Да, я ведь не сообщил Вам самого главного: я не отправил Вам НИ ОДНОГО! своего письма (включая и это!), ограничиваясь лишь согласием на “уведомление о прочтение” Ваших. Вот она - истинная мудрость Великого! Итак, свои неотправленные письма я запру в самом глухом и заброшенном месте моего компьютера, в папке под названием “Hic jacet Nihil”(28)
Прощайте!
P.S. Язык Цицерона, Саллюстия и Овидия, как козырная карта, всегда покроет “простуженный” галло-романский прононс.
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 31 декабря
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
Бедная Соня!
Мне искренне жаль!
Я узнал о трагедии из интернета. Удивляюсь себе: какая-то неведомая сила побудила меня “бродить” по сайтам города N., таким же бесцветно-серым, как и выщербленные камни ваших героических стен, столь обильно опутанных паутинами истории, что солнечный свет перемен едва ли когда пробьется сюда! О, эти тени прошлого… Даже из колонок происшествий доносится посвист Соловья-разбойника или, в лучшем случае, просвечивает зазубренное лезвие топора Раскольникова… Я бродил среди этих серых занавесей, быть может, разыскивая ваш след, остывающий, но еще не остывший и потому побуждающий к каким-то странным поступкам. Иногда молчание, как стрела Париса, разит в самое уязвимое место. Что же еще остается уязвленному, как не искать? И я нашел! (Не знаю, того ли, чего хотел? О, эти темные глубины подсознания!)
“Сантехник P., находясь в состоянии алкогольного опьянения, нанес ножевое ранения гражданке S.. Ранение оказалось несовместимым с жизнью. S. скончалась на месте, не приходя в сознание. Предположительно, убийство совершено на почве личной неприязни. Как отмечают представители следствия, P. проявил искреннее раскаяние в содеянном и требует для себя самого сурового приговора. Как выяснил наш корреспондент, 28-летняя гражданка S. работала преподавателем иностранных языков в одном из городских колледжей. В ближайшем будущем готовилась вступить в брак и, наверное, стать матерью, но рука подонка, одурманенного низкокачественной алкогольной продукцией местного пищевого комбината, оборвала ее молодую жизнь. Мы уже не однократно писали об антинародной бюджетной политике областной Администрации, с неизменным постоянством финансирующей из скудных средств области производство алкоголя. Доколе это будет продолжаться?” и т. д.
Признаюсь, у меня екнуло сердце. Еще не дочитав, я уже знал кто эти P. и S. Трагический постскриптум нашей переписки… Я, конечно же, не мог быть на ваших похоронах, но в этом и нет необходимости - все события этого последнего акта драмы без усилий предстают пред моим внутренним взором... Снег, метель, разверстое чрево земли, дамы из учительской с замерзшими букетами, несколько любимых учеников, закаменевшее лицо Михаила Терентьевича, звенящие тройные выстрелы, подземным эхом отражающие от соснового свода… Опять снег и метель, торопливо кроющие белым свеженарытый песчаный холм. Две нежно-розовые гвоздики на снегу у самого креста могли бы быть от меня. Их задергивают занавесом из венков. Все…
Я размышлял: изменилось ли бы что-нибудь, если бы я отправил вам свои письма? И пришел к выводу: нет! Нет! Не мы вершим и отпускаем срок! Не мы! Поэтому на нас нет и вины. Но Гоша? Как мог узнать он? Откуда это: “когда ты ляжешь в мерзлую постель…”? Моему воспаленному мозгу мнится, что будто бы тогда он называл ваше имя? Вы теперь знаете точный ответ, но я… Как быть мне?
Впрочем, я нашел себе занятие, которое надежно отвлечет меня от “горячки” памяти. В моих мыслях - новый роман, главной частью которого станет ваша повесть “Осень бесконечная”. Наверное, я так и назову роман. (Быть может это и будет для меня - res omnis aetatis(29)) Я уже продумал форму, выстроил ряд персонажей. Вы - главный. Я даже сохраню ваше настоящее имя; вы будете Соней М. (Да, ведь ваша настоящая фамилия мне доселе неизвестна?). Убежден: у меня все получится! Вы не поверите, Соня! Ваша “тонкая романтическая” струна все еще звучит во мне. И я чувствую себя слипшимся с фантиком Чупа Чупсом, который долго глядел в глаза лжи. Но теперь во время работы я смогу смотреть в ваши глаза. Знайте же: я за все вас простил и изрекаю sub specie aeternitatis(30): “Absolvo te! In saecula saeculorum!(31)
И да поможет мне Бог!
Спите спокойно!
И.С.
От издателя. Дискета с текстами “переписки” была передана нам неизвестным лицом в сороковины кончины писателя Ивана Сергеевича Дальнева-Анзорского. Все мы помним, что в день его похорон с нашей планетой столкнулся крупный метеорит, пронзивший плотные слои атмосферы и сгоревший над самой поверхностью земли. К сожалению, сильная февральская метель помешала нам увидеть это феерическое космическое действо. Сама природа завершающим салютом воздала почести ушедшему от нас Великому художнику слова! Мы же, скромные почитатели его таланта, сочли своим долгом немедленно предать гласности его последние творения.
Издатель, надеясь на подлинность текстов переписки, вместе с тем заявляет, что не несет ответственности за достоверность изложенных в них фактов и событий. Тексты напечатаны без каких бы то ни было изменений.
Примечание
1 Молчание (лат.) - Здесь и далее примечания Издателя.
2 Эвристика - совокупность логических приемов и правил исследования и отыскания истины.
3 Eidos (греч.) - образ, форма, сущность.
4 Не дай Бог (лат.).
5 Здесь и далее название города “вымарано” либо самим И.С., либо другим, оставшимся для нас неизвестным, редактором рукописи.
6 Любой ценой; во что бы то ни стало (фран.).
7 По всей видимости, автор письма в иронической форме сравнивает достопримечательности города N. с рощей героя Гекадема, более известной сегодня под названием “Академия”, где долгие годы жил великий философ Платон.
8 Гуссерль Эдмунд (1859-1938), немецкий философ, основатель феноменологии.
9 Гладкая дощечка, т. е. чистый лист; нечто чистое, нетронутое (лат.).
10 И так далее (фран.).
11 Абсолютная правда (фран.).
12 Множество ваших красок (фран.).
13 Кто есть кто? (англ. и нем.)
14 Мираж, иллюзия (лат.).
15 C птичьего полета фран.).
16 Так сказал учитель (лат.). (Ссылка схоластов на Аристотеля как на непререкаемый авторитет).
17 “Клясться словами учителя” (из Горация); слепо следовать словам учителя (лат.).
18 И прочее, и так далее (лат.).
19 «За алтари и очаги» (Цицерон), т. е. (сражаться) за самое важное, самое дорогое.
20 1Кор.13:8.
21 Гал.5:19-21.
22 Гал.5:22.
23 Букв. - «до греческих календ», то есть никогда.
24 Городу и миру (фран.).
25 Бесценная жемчужина (фран.).
26 Белая ворона (фран.).
27 Любой ценой (фран.).
28 Здесь покоится Ничто (лат.).
29 Дело всей жизни (лат.).
30 С точки зрения вечности (лат.).
31 Отпускаю грехи твои! Во веки веков! (лат.).
Контакты