На главную ‹  Психология ‹  Психоанализ и христианство ‹ Личность Зигмунда Фрейда

Личность Зигмунда Фрейда

Теперь перейдем к рассмотрению личности «отца психоанализа» З.Фрейда. Видится важным понять, каким он был человеком. Ведь личность, безусловно, влияет на все что человек делает, тем более, что речь идет о гениальном враче и мыслителе, который «открыл» психоанализ. Совсем не просто говорить о личности «отца психоанализа», ведь кажется, что уже все сказано. Сколько исследователей занимались изучением и описанием его жизни и творчества! Сколько книг написано!

Фрейд принадлежит к тем немногим людям, которые видели свою жизнь и личность в свете всеобщего внимания и сами вели себя как объекты любопытства человечества. Его жизнь обросла легендами, и Фрейд стал предметом множества противоречивых суждений.

Одной из причин формирования такой судьбы могло послужить то обстоятельство, что его личность перенесла существенные перемены в течение его жизни. На сегодняшний день существует огромное количество работ, посвященных личности Фрейда и соответственно, их интерпретаций. Для нашего исследования важно понимание характера «отца психоанализа».

Очень интересным показался документ, представляющий состоятельное описание характера Фрейда. Это доклад о его квалификации как офицера-медика, написанный после прохождения им военной службы в австрийской армии, от 11 августа до 9 сентября 1886 года. Этот документ был найден в Архиве военного министерства г-жой Р. Гиклхорн и был разрешен к публикации Генри Ф.Элленберггером в его работе [133]. В документе приводятся характеристики Фрейда, так сказать, из первых рук. Отсюда мы узнаем, что он в совершенстве владел немецким, а так же хорошо знал французский, английский, итальянский, испанский. Он был охарактеризован как весьма искусный в профессии, пользующимся огромным доверием у окружающих. В этом докладе были отмечены такие качества ума и характера как честность жизнерадостность, твердость характера. По отношению к старшим по званию, он «послушен и открыт; сверх того, скромен», к равным по званию – дружественен, к подчиненным – «благожелателен и оказывает хорошее влияние», к пациентам – «весьма заботлив в отношении здоровья, человечен» [133, 61]. Как человек он «весьма порядочен и скромен, приятные манеры» [133,62].

Трудность в понимании сложной личности Фрейда приводила многих к поиску базового определения, которое сделало бы его облик достаточно ясным. Приводились интерпретации Фрейда как еврея, как венского профессионала своего времени, как романтика, как литератора, как невротика и как гения.

Виттельс, например, нашел ключ к личности Фрейда в отождествлении его с Гете, вспомнив, что Фрейд выбрал свое призвание после того, как услышал поэму Гете «О природе». Как писал Виттельс: «Для читателей, которые не были профессионально заинтересованы в его работах, зачастую не так важно то, что он говорит, как та восхитительная манера, с которой он это говорит. Переводы его произведений не могут воспроизвести тот исключительно немецкий дух, которым дышат работы Фрейда. Волшебство языка невозможно воплотить в переводе. Чтобы до конца понять психоанализ Фрейда полностью, он должен читать его книги на их собственном языке...» [17, 35].

Для писателя записать свои мысли и впечатления - более важно, чем проверить их точность. Фрейд обладал одним из редчайших качеств большого писателя - правдоподобием. Писатель среднего таланта может написать истинную историю, которая будет казаться выдуманной, в то время как большой писатель может написать абсолютно неправдоподобную историю, кажущуюся истинной. Примером тому может служить его «Моисей и монотеизм», где история рассказана настолько правдоподобно, что заставила многих поверить в ее достоверность.

Существуют интерпретации личности Фрейда в форме так называемых «патографий», прославивших Мебиуса и развитых позднее психоаналитиками. Мэйлан объяснял труды Фрейда и его личность через его отцовский комплекc.[133]

По мнению Элленбергер, Фрейду было предопределено судьбой раннее отождествление с библейской личностью Иосифа, толкователя сновидений, превзошедшего в этом искусстве отца и братьев[133].

Генри Ф.Элленбергер говорит о том, что еще не пришло время, когда появится возможность получить поистине удовлетворительную оценку личности Фрейда и что данных все еще недостаточно[133,74]. Особенный пробел он видит в скудности информации о детстве и самоанализе до публикации переписки с Флиссом, а с течением времени понять его будет все труднее. Мы придерживаемся схожего мнения. Но для нашего исследования особую ценность представляет отношение Фрейда к религии, а особенно, к христианству. Именно этот пробел мы и попытаемся восполнить в данной работе.


3.1. Фрейд и христианство. История вопроса.

Самым интересным и даже революционным исследованием отношения Фрейда к христианству представляется исследование профессора психологии в Университете Нью-Йорка и автора нескольких статей на тему христианства и психоанализа Пола С. Витца. Пол Витц в своей книге «Христианское бессознательное Зигмунда Фрейда» приводит потрясающие факты и интерпретации в отношении двойственности Фрейда относительно христианства [159].

Стандартная интерпретация Фрейда - то, что он был полным врагом религии, в особенности христианства, - это и есть одно из самых известных свидетельств, которое показывает Фрейда в этом свете. В конце концов, Фрейд действительно писал, что религия - универсальный одержимый невроз [119, с.271-279].Он сказал также, что «религиозные доктрины, в психологическом отношении продуманные, являются иллюзиями — то есть, проецирование инфантильных потребностей, которые успокаивают людей, неспособных устоять перед страданием, неуверенностью, и смертью». [119, 3-56]

Кроме того, Фрейд часто развивал критические интерпретации в основных своих работах, в которых он пытался оправдать свои заключения о религии. Конечно, Фрейд публично объявил свой религиозный скептицизм, и все его биографы соглашаются с тем, что он был атеистом или агностиком. Например, Эрнест Джонс, в его трехтомной биографии, писал о том, что Фрейд прошел жизнь с начала до конца как естественный атеист [29]. Дочь Фрейда Анна совсем недавно (в 1988 году) объявила, что ее отец был "пожизненным агностиком " [159]. Обычно Фрейд рассматривается как еврей, который принял свою еврейскую этническую идентичность, но отклонил все религиозные вещи, включая, и в особенности, христианство. Он видится пессимистичным вольнодумцем, нераскаявшимся атеистом, ученым-гуманистом, скептическим реалистом [59, 1].

В связи с этим сделаем небольшое отступление и вернемся к высказыванию Анны Фрейд о том, что ее отец был агностиком. Кто есть агностик? По сути, он считает невозможным познать истину в вопросах существования Бога или вечной жизни, с которыми связано христианство и прочие религии. [151,68]. Известный агностик Бертран Рассел упомянул в своей книге о том, что миру нужна «любовь, христианская любовь или сострадание». Он поделился в своем интервью что, многие решили, будто он изменил своим взглядам. Но Рассел говорил о том, что на самом деле он всегда мог это сказать: «Если под христианином разуметь человека, возлюбившего ближнего своего, глубоко сочувствующего страждущим, человека, который горячо желает освободить мир от жестокости и бесчинств, уродующих его в наши дни, тогда, разумеется, вы по праву можете назвать меня христианином» [151].

Нам кажется, что это высказывание можно было бы отнести и к Зигмунду Фрейду.

Наряду со стандартным изображением Фрейда-атеиста, есть другая сторона Фрейда. Многие из его биографов, включая Джонса, отметили, по крайней мере, мимоходом, существенное число прорелигиозных комментариев, проблем, и отношений, которые существовали на протяжении всей жизни Фрейда. В конце концов, Фрейд был очень озабочен религиозными проблемами. Важные письма на религиозные темы ясно дают нам это понять. Он постоянно, одержимо, возвращался к религии. Например, в конце его «Моисея и Монотеизма» (1939), он возвратился к тому же самому набору близко связанных проблем, которые он рассмотрел намного раньше в «Тотеме и Табу» (1913).

Пол Розен, биограф Фрейда, подразумевает, что чувства Фрейда в отношении религии были более глубокими и более двойственными, чем он когда-либо признавал. "Всякий раз, когда Фрейд кажется нетерпимым, вероятно, что кое-чему в нем угрожали, и он, возможно, был более связан с проблемой религии, чем он хотел признать" [95, c.251].

К теме отношения Фрейда к христианству прежде почти не обращались даже за пределами нашей страны. Во второй главе мы упоминали, что тема отношения Фрейда к религии волнует западных исследователей. Так же указывалось, что атеизм Фрейда довольно «скрипучий». Но отношение «отца психоанализа» к христианству исследовано только П. Витцем.

Для того чтобы быть до конца объективными, необходимо сказать, что уже в 1949 году была издана книга R. S. Lee «Фрейд и христианство», где автор «открыл область мысли, которой очень пренебрегли» [144, 9]. Автор подчеркивает ценность психоанализа и христианства, и полагает, что они совместимы. Так же показывает некоторые связи, которые, существуют между ними. Однако в этой книге не исследуется личность самого Фрейда и его отношение к христианству, что для нас является одним из предметов исследования.

Пренебрежение данной темой в научной среде частично объясняется принятием стандартной интерпретации Фрейда как атеиста, и частично к факту, что многие из писем Фрейда и другого биографического материала только недавно стали доступными. Частично относится к общей нехватке знания и периоду антипатии к христианству в пределах современной психологической школы.

Пол Витц считает, что Фрейд был общественным атеистом, но он был, конечно, не простым, " natural atheist.” В любом случае, Фрейд был очень двойственен в отношении христианства. Такое двойственное отношение требует, по крайней мере, двух сильных выступающих против психологических сил. Пол Витц выдвигает гипотезу, что Фрейд имел сильную, пожизненную, положительную идентификацию и склонность к христианству. Второй акцент Витц делает на малоизвестной, не осознанной враждебности Фрейда к христианству, которое отражено в его озабоченности дьяволом, чертом [159, 3]. Обратимся к непосредственному описанию наиболее важных автобиографических фактов, которые могли повлиять на бессознательные импульсы «отца психоанализа».

3.2.1. Детство и студенческие годы: 1860-1882

Пол Витц большое внимание уделяет первым трем годам жизни юного Зигмунда Фрейда.

Он имел католическую няньку или кормилицу пока ему не исполнилось два года и восемь месяцев, которая имела большое значение в его жизни.
Фрейд родился 6 мая 1856, в маленьком городе Фрайбурге в Моравии – городе, который теперь является частью Чехословакии. В то время, Моравия была особенно набожной католическим регионом. Преданность Деве Марии в этих местах была настолько сильной, что она была известна как «Marian Garden». Маравия была известна святыми местами, церквями, посвященными Деве Марии.

Зигмунд жил в этом маленьком моравском городе, пока ему не исполнилось три года. Более чем 90% населения города Фрайбурга были католиками, приблизительно 3% были евреями и примерно столько же протестантами. Статистические данные для Вены были подобными. В результате Фрейд провел почти всю жизнь как еврей во власти римско-католической культуры. Любое понимание Фрейда и религии должно всегда учитывать эту общую ситуацию.

Самые точные слова, характеризующие финансовую ситуацию семьи: «очень среднего достатка» и «борьба». [159, с.5]

Когда точно чешка Рези (короткая чешская форма от имени Тереза, очень популярного католического имени) стала работать няней Зигмунда не известно, но ее влияние на жизнь ребенка началась весьма рано. У Зигмунда был еще младший брат, Джулиус, который родился, когда Зигмунду было год и пять месяцев. Этот ребенок был болезненным и умер 15 апреля 1858, когда Зигмунду не было еще и двух лет. Вероятно, что мать была сильно озабочена вторым ребенком и, скорее всего, нянька приняла на себя основную материнскую функцию для Зигмунда в тот период времени.

Зигмунд чувствовал, что он терял часть своей матери и возможно даже часть внимания няни. Ситуация была осложнена еще тем, что спустя семь с половиной месяцев после смерти Джулиуса родилась сестра Анна, 31 декабря 1858. Если все это сопоставить, то получится, что мать была недоступной для Зигмунда до трехлетнего возраста. Его мать была занята двумя беременностями, двумя родами, имела больного ребенка, который умер. А в это время Зигмунд был отдан в распоряжение няни. Нет сведений о том, чтобы кто-то еще мог заниматься им в тот период. Есть основание полагать, что няня заполнила материнский вакуум в этот период и, что Фрейд воспринимал как свою вторую мать – или даже как свою родную мать [159, с.7]. Пол Витц говорит о том, что Зигмунд был исключительно с нянькой большую часть времени, и она была его функциональной матерью.

Пол Витц пытается понять, как повлияла эта женщина на понимание Фрейдом религии. Она брала маленького Зигмунда с собой на церковные службы, давала мальчику представления о рае и аде, а также идеи спасения и воскрешения. После посещения церкви мальчик читал проповедь дома и толковал деяния Бога. [159]. То, что двух-трехлетнего мальчика брали к церкви было в то время необычным даже в большинстве христианских домов, не говоря уже о еврейской семье. Очень вероятно, что Зигмунд и его няня ставили свечку за упокой души его умершего братика. И совершенно точно, Фрейд и нянька говорили о религиозном значении смерти и она «утешала его, что его маленький братик будет жить снова» [159, с.9]. Джонс очень мало говорит о маленьком Фрейде и его представлениях о рае и аде, и не исследует его отношение к спасению и воскресению [29].

Пол Витц отмечает, что во Фрайбурге не было никакой синагоги и, следовательно, у Фрейда не было никакого эквивалентного еврейского религиозного опыта. Нет никаких сведений о том, что семья Фрейда придерживалась религиозных еврейских традиций. Нет причин полагать, что его мать давала сыну религиозные установки, т.к. она не была верующей. Нет никаких сведений и о том, чтобы отец Фрейда молился по пятницам у себя дома.

В любом случае, его няня, его функциональная мать, эта примитивная чешская женщина была его первым преподавателем в религии. Эти первые уроки имели простое, часто бесхитростное католическое христианское значение [159].

Что это были за элементы простого религиозного образования? Основные элементы могут быть собраны из собственных слов Фрейда, из комментариев Джонса и из определенных христианских тем и действий, которые произошли в течение жизни Фрейда. Фундаментальными, в религиозном подсознательном Фрейда, были следующие понятия: Бог, der liebe Gott (это, конечно связано с иудаизмом); небеса и ад, дьявол (все связанные с этим суждения); спасение и воскресение Христа, Спаситель, Троица или праздник Сошествия Святого Духа. Для Фрейда, как в стандартной христианской доктрине, спасение и небеса означали спасение от проклятия и от ада. Кроме того, это основное христианство имело тяжелый католический характер. Опыт Фрейда в христианстве отличался атмосферой благочестия католика 19-ого столетия. Фрейд видел женский аспект христианства, представленный его набожной няней и особым внимание к Деве Марии в то время. [159]. В центре города стояла статуя Девы Марии, главная церковь города была названа в ее честь. Культ Анны, матери девы Марии, был так же популярен в Моравии. Много церквей по области называлось в ее честь. Конечно, Фрейд видел священников и слышал о Римском папе, но мужские особенности католического христианства не стали важной частью его детского опыта. Основное христианское ядро раннего религиозного опыта Фрейда было в пределах католического и женского контекста.

Джонс отрицает, что опыт общения Фрейда с няней внес свой вклад в его невротическое отношение к религии. Он говорит о том, что многие писатели строят догадки об этом, но у него нет никаких свидетельств в пользу этого. Джонс говорит, что «в любом случае этот контакт прекратился в возрасте двух с половиной лет»[29]. Пол Витц же говорит о том, что это самое любопытное утверждение Джонса, что ранний опыт детства является незначащим в формировании взрослого поведения и индивидуальности. Действительно, ведь даже сам Фрейд заявлял, что его няня имела существенное значение для возникновения его невроза.

Фрейд также упоминал о том, что он был в состоянии в течение периода его собственного психоанализа, восстановить в памяти чешский язык, который ранее не использовал, т.к. оставил Фрайбург примерно 40 годами ранее. Для Зигмунда мир няни был основан на чешском языке.

Няня исчезла из жизни Зигмунда внезапно. Она была уволена предположительно 31 декабря 1858, прежде чем семья покинула Фрайбург. Пол Витц приводит данные, говорящие за то, что она была уволена в период с 25 декабря по январь, во время святок. Амалия Фрейд утверждала, что нянька была воровкой и в ее вещах нашли игрушки и монеты, которые давались детям. Амалия рассказала, что его брат Филипп пошел в полицию и ей дали десять лет.

Полу Витцу кажется очень странным то, что няньку посадили в тюрьму за подозрение в воровстве. Это могло быть поводом для увольнения, но не для тюрьмы. Одна из возможных интерпретаций - то, что Амалия и Филипп действительно нашли тайник с монетами и игрушками и подозревали няньку в воровстве, что и послужило ее увольнением. Но Пол Витц предполагает, что Амалию сильно беспокоило религиозное воздействие няньки и, возможно, этого было достаточно, чтобы хотеть уволить ее по любому поводу.

Другим сенсационным предположением является то, что возможно Зигмунд был тайно крещен. Витц поясняет, что любой, кто достиг века разума, может крестить любого некрещеного человека водой, которая есть под рукой. Этот факт был обычно известен набожным католикам. Обычно такое тайное крещение сообщается только при чрезвычайных обстоятельствах.

Витц приводит факты, которые могли сподвигнуть няньку к крещению Зигмунда. Был ли он тайно крещен не доказано, но то, что нянька делала все возможное, для того, чтобы мальчик стал христианином – совершенно точно. Витц приводит психологические характеристики няньки, говорящие за то, что она могла сделать это [159].

Мартин Фрейд (самый старший сын Зигмунда) в своей автобиографии упоминает, что его младшая сестра Анна имела няньку Джозефин. Мартин спустя 60 лет помнил ее очень хорошо и говорил о том, что хотя она была нянькой его сестры, «однако, та нянька, Джозефин, имела большое влияние на меня»*. Он продолжает: «Мой отец (Зигмунд) описывал свою собственную няньку как старую уродливую женщину, католичку, которая имела обыкновение брать его к церковным службам во Фрайбурге, возможно с идеей того, чтобы заложить ранние основы для его обращения. [в Христианство (Прим. автора)]. Я не думаю, что Джозефин имела подобные мысли, но однажды, когда я был с ней один, а других детей по каким то причинам не было дома, я забыл почему, она взяла меня на службу в соседнюю Votivkirche. Церковь была переполнена; церемония была красочна, и я был очень впечатлен проповедником. Но я, как объект, за которым присматривала Джозефин, должен был просто сидеть и как маленький еврейский мальчик не быть под впечатлением от блеска и достоинства католического богослужения. Возможно, она нуждалась в духовной пище, и поскольку не могла и не осмеливалась оставить меня где-нибудь, она притащила меня с собой[159,60]. ( Цит.по: Freud, M. (1957). Glory reflected: Sigmund Freud—man and father. London: Angus & Robertson.)

Выражение «с идеей того, чтобы заложить ранние основы для его обращения» звучит так, как будто семья, по крайней мере, ретроспективно, имела подозрения относительно няньки Фрейда. Кроме того, удивительно, что Фрейд имел серьезную католическую няньку для своих детей, такую же, как когда-то имел сам.

Как отреагировал Фрейд на потерю няньки? Очевидно, он был обеспокоен и напуган исчезновением его няньки, исчезновением, которого он не понимал (ему ведь было только три года). Даже если бы он понял, то это не повлияло на его чувство потери. Самый ранний, самый основной опыт Фрейда в религии был связан с его самой ранней эмоциональной привязанностью: это было травмирующим, это имело католический характер, и было источником его двойственного отношения. Исчезновение няньки усилило «сепарационную тревогу». Пол Витц, обсуждая «сепарационную тревогу» опирается на работу Джона Боулби. Свидетельством того, что Фрейд перенес «сепарационную тревогу». Витц считает то утверждение Фрейда, что его нянька стала причиной его невроза; во-вторых, она исчезла внезапно; третье он раскрыл это в собственном психоанализе[159].

Биографы Фрейда с редкими исключениями выпустили из вида пожизненную озабоченность Фрейда великими фигурами, которые имели двух матерей. Исключение - Gedo, кто в одной статье действительно привлекает внимание к "двум матерям" как теме в жизни Фрейда. Другой, кто отмечает это, - Спектор (Spector), поднимает проблему двух матерей с определенной ссылкой на интерпретацию Фрейда Леонардо da Vinci.

Конечно, одна известная фигура с двумя матерями - это Эдип, история которого послужила основой для наиболее отличительного и самого известного вклада Фрейда в теорию индивидуальности, комплекс Эдипа. Для нас интересен факт, что Эдип имеет двух матерей: его биологическую мать, Иокасту, и его функциональная мать, Мероуп. Иокаста, которой сообщают предсказания, что ее новорожденный сын однажды убьет своего отца, отдала ребенка Эдипа слуге, с тем, чтобы он оставил его в соседних горах. Вместо того чтобы бросить ребенка, служащий сжалился над ним и отдал его крестьянину, который в свою очередь, предает ребенка своему господину, Полибосу, Королю Коринфа. Он был усыновлен в Коринфе Королем и Королевой, Мероуп. Сама трагедия Эдипа Рекса состоит в неоднозначности его происхождении. Действительно, мощные строки провидца, которые обращены Эдипу в первой сцене, часто посещают всю игру: "Кто - ваша мать и отец? Вы можете сказать мне?" И эти вопросы Эдип задает самому себе несколько строчек позже: "Снова мои родители! Подождите, кто - мои родители?" [149].

Другой величайшей личностью, которая никогда не прекращала привлекать и интриговать Фрейда, был Моисей. С этим соглашаются биографы Фрейда, подтверждая, что во многих аспектах Фрейд идентифицировался с этой величайшей фигурой Ветхого Завета [Н-р, 29]. Фрейд был особенно очарован статуей Моисея Микеланджело, которую Фрейд признал произведением искусства, которое наиболее сильно повлияло на него. Он досконально изучил его, и, наконец, обсуждал его в теперь уже известном эссе, «Моисей Микеланджело» (1914). На протяжении всей жизни у Фрейда был интерес к фигуре Моисея. И, конечно, его последняя большая работа, «Моисей и монотеизм»(1939), была целой книгой посвященной этой большой фигуре. Моисей имел двух матерей: биологическую мать, которая была еврейкой, и функциональной матерью, которая была египтянкой.

Таким образом, два самых важных "теоретических" характера для Фрейда, в течение его жизни, были оба глубоко вовлечены в ситуации неоднозначного происхождения. Оба имели двух матерей, одну, биологическую и одну функциональную, так же, как он.

Тема "двух матерей" становятся еще более интересной, когда мы читаем о другом историческом персонаже в эссе Фрейда «Леонардо Да Винчи и воспоминания о его детстве» (1910). В этой работе, Фрейд впервые представил первую психоаналитическую интерпретацию живописи. Рассматриваемая картина Леонардо - это Мадонна с младенцем. Несмотря на название, на этой картине изображены три фигуры: Святая Анна, Дева Мария и младенец Иисус, который держит ягненка. Проблема, которую эта картина подняла для Фрейда, состоит в том, что эти две женщины обе изображены молодыми. Почему святая Анна изображена молодой тогда, когда, она, будучи бабушкой Иисуса, должна была быть старше своей дочери Марии? Кроме того, в христианской традиции, Анна была весьма стара, когда забеременела Марией. Фрейд отвечает на этот вопрос следующим образом: «Картина содержит синтез истории его детства, детали которого объяснимы самыми интимными впечатлениями в жизни Леонардо… Детство Леонардо было столь же замечательно как эта картина. У него было две матери. Первая – его настоящая мать Катерина, с которой он был разлучен, когда ему было между тремя и пятью, и потом – молодая и нежная мачеха, донна Олбира, жена его отца.

Интерпретацию Фрейдом Леонардо Витц соотносит с его собственным детством. Крестьянка Катерина была старшей и «его настоящей матерью», с которой он был «разлучен», когда ему было три года, чтобы находится с молодой и более аристократической мачехой, донной Албирой, женой Пьеро Да Винчи, который был ее много старше. (Он представляет Якоба в спроецированной интерпретации Фрейда).

В поддержку этого понимания, Спектор видит очень субъективную, личную причастность Фрейда в его интерпретации Леонардо. Джонсом было также замечено, что Фрейд имел явное автобиографическое сходство с этой живописью[29]. Спектор говорит о том, что Фрейд минимизировал важность отца Леонардо и сделал оставленную старшую мать имеющей решающее влияние на Леонардо. Спектор показывает, что Фрейд сделал это, несмотря на достоверные сведения, о которых Фрейд знал, что отец Леонардо был, фактически, очень ранней и важной фигурой в жизни художника. Спектор связывает няньку Фрейда с темой этих двух матерей и предлагает, что фигура Святой Анны – образ няньки. Анализ Спектора также подразумевает, что для Фрейда, его собственный отец был так или иначе не тем, кто был важен для него во фрайбургском периоде. Вместо этого он был довольно отдаленным или "вне картины", поскольку Фрейд предположил, что отец у Леонардо был. Один оставшийся пункт: автобиографическая идентификация Фрейда с этой живописью также определенно означает, что в некотором смысле он рассматривал себя как младенца Иисуса. В конце концов, с точки зрения Фрейда, Иисус также имел неоднозначное отцовство и (в живописи) две матери.

Рассмотрение этих трех примеров "двух матерей", мы видим, что в истории Эдипа, биологическая мать - та, кто запутан в болезненной судьбе ее сына; то есть, биологическая мать - "проблемная". В «Моисее и монотеизме», центральный тезис Фрейда был в том, что Моисей был египтянином, а не евреем. Так как Фрейд при случае говорил о себе как Моисее, и все соглашаются с тем, что он часто идентифицировался с Моисеем, самая прямая интерпретация этой идентификации - то, что этим Фрейд отрицал свою собственную еврейскость (по крайней мере, его религиозную еврейскость) и идентифицировался с Египтом. В любом случае, Фрейд снова рассматривал биологическую мать как проблему. Он также неявно поддерживал функциональную (нееврейскую) мать как истинную мать. Наконец, в случае Леонардо, было отдано прямое предпочтение старшей крестьянской матери, Катерине, перед "молодой нежной мачехой, Донной Олбирой."

Очень интересным является вопрос о таком незначительном, на первый взгляд, моменте, как имя няньки Фрейда. Есть сведения о том, что ее звали Рези (Тереза) Витек. Но это совсем не то имя, которое упоминалось Фрейдом и членами его семьи. Предположительно, члены семьи Зигмунда называли ее "Амме ", так как это - общее немецкое название для такой женщины в доме, так как это было имя, которое Фрейд ей однажды дал[147]. Важно отметить, что имя матери Фрейда, Амалия, является фонетически очень подобным "Амме "; конечно, он ее, должно быть, часто назвал "мамой", а "Амме, и "мама" весьма близки по звучанию. Но эта крестьянка, вероятно, говорила исключительно на чешском языке, и это был язык, который она использовала с детьми. Общепринятое чешское название для такой женщины – «Nana» («бабушка»), которая является одним из самых частых вариантов имени "Анна". Таким образом, Nana ("бабушка") является и популярным чешским эквивалентом для няньки, и также одним из популярных вариантов для имени Анна. Поэтому, "Анна" и " Nanа" (бабушка) являются в случае няньки, неразрывно связанной. Использование " Nanа" зарегистрировано как особенно типичное для Моравии. «Nana» - очевидно аналог английскому "Nanny», которое является самостоятельно вариантом имени "Anne". Очевидно Anne или Анна, бабушка Иисуса, стало широко распространенным словом для замены матери. Если бы фактическая бабушка была нянькой, то ее вероятно назвали бы " Nanа", иначе ее, возможно, назвали бы "Анной". Оба слова очень близки по звучанию.

Неудивительно, что Фрейда притягивало изображение Леонардо Anne (Анны), Марии и Иисуса! Даже имя старшей, предпочитаемой им второй матери в живописи было таким же, как и у его собственной старшей второй матери. Чтобы сделать анализ живописи Леонардо даже более детерминированным, важно отметить, что «Maria» ("Мария") имеет звуковое подобие «Amalia» ("Амали"). Уместно здесь вспомнить, что Мария Фрейд, молодая жена Эммануэля, тоже была частью фрайбургских лет Фрейда.

Можно было также задаться вопросом, знал ли Фрейд о более ранней версии картины Леонардо, на которой также был изображен молодой Иоанн Креститель, и кузен Фрейда Джон вписывается в эту “ассоциативную картину. Пол Витц предлагает рассмотреть этимологию имени Джон: John the Baptist = Иоанн Креститель).

Биографы Фрейда часто отмечали сильное влияние Джона на Фрейда напротяжении всей его жизни. В заключительной версии, Иоанна Крестителя заменили агнцем. Некоторые из возможных ассоциаций к "агнцу" были уже отмечены.

Надо отметить еще очень интересную вещь относительно имени «Анна». Единственный ребенок Зигмунда Фрейда, который получил христианское имя, был его дочерью Анной, которая была также и любимым ребенком Фрейда. Насмешка судьбы, ведь именно его дочь Анна должна была стать няней Фрейда - его "Nana-Анной" в длительной болезни его более поздних лет.

Относительно мало известно об этом периоде в жизни Фрейда. Однако, благодаря Полу Витцу, мы рассмотрим множество весьма важных событий и частичной информации, касающейся непосредственно отношения Фрейда к религии.

Первые годы в Вене Фрейд описывал как “трудные времена и не стоящие воспоминаний” [29, с.15].

Джонс упоминает, что непрерывные воспоминания Фрейда начинаются в возрасте семи лет. Другими словами, ранний опыт в Вене, в возрасте четырех – семи лет, был одним из немногих, не сохранивших воспоминаний. Предположительно они были неприятны.

Одна из необходимых характеристик Фрейда, которая у него была - его депрессивное настроение - его распространяющийся пессимизм и недостаток радости. Это чувство возникло из-за потери его няньки и потерянного "Эдема" Фрайбурга. Из-за религиозного значения няньки, горе Фрейда, обида, и тоска - все было смешано с христианством [159, с.33].

Религиозная обстановка в Вене, согласно Джонсу, было такова, что родители Фрейда были “светскими иудеями”, которые немного соблюдали еврейские обычаи в доме. “Точнее они были практически свободно-думающими людьми»[29,с.350]. Пол Витц однако считает, что в этом кое-что преувеличено. Например, один из внуков Якоба сообщил о том, что он помнит Пасху, помнит, как дедушка рассказывал о ритуале жертвоприношения и его поразил тот факт, что он цитировал Библию наизусть[159].

Нет сведений относительно того посещало ли семейство Фрейда синагогу, и соблюдали ли они День Субботний, но основные еврейские праздники праздновались[159]. Религиозная обстановка в доме Фрейда была похожа на либеральную. Кроме того, Якоб Фрейд подписал и подарил для сына Зигмунда по случаю 35-ого дня рождения Ветхий Завет, который был переведен и отредактирован ведущим ученым Реформатором, Людвигом Филиппсоном. Фрейд познакомился с этой Библией очень рано. И ее значение в жизни Фрейда будет обсуждено позже. Якоб подписал эту Библию следующим:

«Мой дорогой сын,
Именно на седьмом году твоей жизни Дух Божий начал снисходить на тебя в изучение (познании). Я сказал бы, Дух Божий говорит тебе:
“Читайте в моей Книге; там будет открыт источник познания и ума. ” Это - Книга книг;… Ты видел в этой Книге Око Всемогущего, ты слушал охотно, ты пробовал лететь высоко на крыльях Духа Святого. С тех пор я сохранил ту самую Библию. Теперь, на твое тридцать пятое день рождения …, я посылаю ее тебе как символ любви от твоего старого отца» [29, с.19].

Похоже на то, что воспитание Фрейда не было полностью лишено религиозного влияния; в частности оно содержало веру в Бога и уважение к Библии. Часть корреспонденции от Фрейда в очень ранние годы показывает, по крайней мере, номинальное религиозное влияние. Фактически, чтение Библии с его отцом было во многих отношениях единственным самым важным интеллектуальным опытом для Фрейда. Théo Pfrimmer, в его книге «Freud, Lecteur de la Bible», дал замечательно детальное, почти академическое резюме с 500 страницами воздействия Библии на Фрейда. Например, Пфриммер (Pfrimmer) определил 488 различных Библейских ссылок, найденных в писаниях Фрейда и письмах. Прежде всего, он показал глубокое воздействие на Фрейда его раннего Библейского чтения. Это была Библия как литература, как психология, как культурная история, и как религия, которая творила разум Фрейда.

Есть сведения, что молодой Фрейд имел интерес к физической или биологической науке.

Ученые, изучающие Фрейда, считают Самуэля Хаммершлага человеком, оказавшим существенное религиозное влияние в течение юности Фрейда. [29, с.42-45] Он был ответственен за либеральное еврейское наставничество Фрейда в течение его лет "средней школы" в гимназии, и Фрейд имел приятные воспоминания о нем.

Так, в течение этого периода обучения до его поступления в Венский Университет, Фрейд действительно получал скромное, но положительное введение в еврейское понятие Бога через его отца и его учителя религии, и, прежде всего, он был полностью подкован в либеральной Филиппсоновской Библии (Philippson Bible).

Пол Витц высказывает мнение о том, что Фрейд отвергал своего отца[159]. Действительно, центральное психоаналитическое понятие Эдипова комплекса – это мощное выражение этого непринятия. Попытка понимания этого отвержение уведет нас скорее далеко от нашей темы, но необходимо войти в это, чтобы уяснить большую часть отношения Фрейда к Богу, и в особенности поводы для отклонения своей еврейскости.

Якоб Фрейд постоянно описывается как счастливый человек, достаточно мудрый, который был, очевидно, скорее доволен жизнью [29, с.42-45]. Джонс комментирует, что отец Фрейда имел кроткий характер, и что его любило все его семейство[29]. Мы видим другую сторону этого типажа в описании Фрейда “всегда с надеждой подняться”[29; с.3].

Люди говорят о Якобе как о человеке со здравым чувством юмора, который часто выражался в еврейской черте пристрастия к анекдотам, примечательной в его сыне. Кажется, нет ничего в Якобе от строгого отца или педанта, столь обычного в то время в немецкой культуре. Известно, что он был добрым, разрешающим. Он был намного старше Амалии и фактически стал дедушкой во время их брака. По крайней мере, в Вене, Якоб был далек от делового успеха. Бедность ранних лет Фрейда оставила в нем пожизненный след. То, что Якоб не был сильной и мужественной фигурой, было одним из серьезных разочарований жизни Зигмунда. Следующий инцидент, часто приводимый, показывает, как мучительно Фрейд реагировал на то, что он чувствовал как слабость его отца: «Мне, возможно, было лет десять или двенадцать, когда мой отец начал брать меня с ним на его прогулках. … В один из таких дней он рассказал мне историю, чтобы показать насколько теперешнее положение дел лучше, чем это было в его дни. “Когда я был молодым человеком, ” сказал он, “ я вышел на прогулку однажды в субботу на улицу в месте вашего рождения; я был хорошо одет, и у меня была новая меховая шапка на голове. Христианин подошел ко мне, и одним ударом сбил мою шапку с головы, и она упала в грязь, а он кричал: ‘Жид, прочь с тротуара! ’ ” “И что ты сделал? ”- спросил я. “Я пошел на проезжую часть улицы шоссе и поднял мою шапку ” - был его тихий ответ. Это казалось мне трусливым со стороны большого, сильного мужчины, который держал за руку маленького мальчика»[159]. (Цит. по:Krull, M. (1978).Freuds Absage an die Verfuhrungstheorie im Lichte seiner ligenen Familen-dynamik. Familiendynamik, 3, 02-129.)

Эта прогулка, возможно, стала одним из источников двойственного отношения Фрейда к его отцу, и было идеальной предпосылкой для ускорения эдипальных побуждений. Но другой, одинаково тревожащий, и намного более ранний опыт имел подобный, но вероятно более мощное влияние на отношение Фрейда к его отцу, и это будет особенно подпитывать эдипальные побуждения Фрейда.

Во Фрайбурге отец для Фрейда был дистантным, т.к. он часто путешествовал. Он был самым старым, и был главой семейства, которое включало его двух старших сыновей, Эмануэля и Филиппа (и семейство Эмануэля), плюс, конечно, его собственная жена и дети. Во Фрайбурге Якоб был главой собственного дела, и был в паритетных отношениях с другими еврейскими бизнесменами. В Вене ситуация была другой. Здесь Якоб больше не был независимым бизнесменом. Он не был очень успешен. Его большое семейство, вероятно, получило значительную финансовую помощь от семьи его жены, которые жили в Вене, и от его сыновей Эмануэля и Филиппа, которые оставили Фрайбург. Он также, кажется, прекратил путешествовать, и был дома намного чаще. Так, для Зигмунда, его отец опустился с уровня дистанцированного, но внушительного патриарха на уровень просителя [29, с.76]. Мэрианн Крюлл выдвигает версию о том, что во Фрайбурге была сексуальное связь между Амалей и ее пасынком Филиппом, и что Зигмунд был свидетелем к этому. Крюль постулирует, что это имело место в течение года, перед тем как семейство покинуло Фрайбург. [159]

Теперь становится очевидным возможность этого. Филипп, который был того же возраста что и Амалия (возможно несколько месяцев старше), не состоял в браке и жил непосредственно на соседней улице. Якоб был часто далеко, в длительных поездках. Во Фрайбурге было совсем немного евреев, не более ста. Возможно, не было более привлекательных молодых еврейских женщин, которые бы подходили для Филиппа. Крюль также предположила, что брак Амалия и Якоба был не равным: Якоб был намного старше, чем Амалия (он собирался стать дедушкой, когда они женились) и не был очень богат. В любом случае, если брак был не соответствующим, если было некоторое несоответствие в ожиданиях Амалии, возможно, у нее было разочарование в ее новом муже, и, следовательно, она была уязвима[159, с.39]. Есть сны и воспоминания детства Фрейда во Фрайбурге, в котором Амалия и Филипп являлись вместе, из которых ясно, что рано развившийся маленький Зигмунд чувствовал, что эти двое не были безразличны друг к другу. «Мое сердце сокрушалось, потому что я не мог нигде найти свою мать. Мой брат Филипп … открыл буфет для меня, и когда я обнаружил, что моей матери там не было, я стал кричать еще больше, пока она не вошла через дверь, выглядя стройной и красивой» [159, с.40]. (Цит.по:Krull, M. (1978).Freuds Absage an die Verfuhrungstheorie im Lichte seiner ligenen Familen-dynamik. Familiendynamik, 3, 02-129.)

Фрейд интерпретировал эту сцену как страх потери матери, которая как он думал, была заперта или "заключена", поскольку его нянька недавно была после ареста. Дальнейшие ассоциации Фрейда особенно важны для гипотезы Крюль. Фрейд написал сам о себе как о ребенке:

«Платяной шкаф или буфет были символом для него его матери внутри себя. Так что он настаивал на изучении этого буфета, и обратился для этого к своему старшему брату (Филиппу), который … занял место его отца как соперник ... было … подозрение против него…, а именно, что он каким то способом, способствовал введению недавно рожденного ребенка во внутрь матери» [159, 151]. (Цит.по: Krull, M. (1978). Freuds Absage an die Verfuhrungstheorie im Lichte seiner ligenen Familen-dynamik. Familiendynamik, 3, 102-129.)

Короче говоря, маленький Фрейд подозревал своего единокровного брата Филиппа в том, что тот «сделал» с его матерью недавно рожденного ребенка! Соперник, который сделал беременной его мать и был ответственен за производство новых младенцев, не был его отцом, но его сводным братом. В соответствии с этим, Джонс предполагает, что в глазах молодого Фрейда, было бы естественно разделить на пары старшего Якоба с нянькой, и его мать Амалию с Филиппом, кто был того же самого возраста [29,с.10].

В другой работе, Фрейд дал свои ассоциации самому интересному сну, который он видел, когда был в Вене приблизительно в возрасте девяти лет.

Сон был таков: «Я видел мою возлюбленную мать, со странно мирным, спящим выражением лица, которую вносят в комнату двое (или трое) людей с клювами птицы и кладут на ложе. (Выделено Фрейдом). Я проснулся в слезах и крике, и прервал (разбудил) моих родителей» [159]. (Цит. по Freud, S. (1900). The interpretation of dreams. Standard Edition, 4, 1-338; 5, 339-621.)

Ассоциации Фрейда ко сну базировалась на картине или картинах из Филиппсоновской Библии, которую, как мы уже знаем, он читал усердно, и важность которой, он сам подтверждал. Так, первая ассоциация к Библии, которая показала на титульном листе имя «Philipp-son» («Сын-Филипп») - имя, которым обычно начинается название Библии.

Следующая ассоциация Фрейда была в том, что во время сна он впервые услышал, произносимое приятелем по имени Филипп, вульгарное слово “coitus” по-немецки - "voegeln", которое очень похоже на слово птица (“vоеgel”). Сам Jones был удивлен, что Фрейд не связывал имя приятеля со своим единокровным братом Филиппом [29].

Крюль утверждает, что во Фрайбурге Фрейд удивил свою мать осведомленностью о ее половых отношениях с Филиппом, и что этот образ явился к нему во сне, возможно замаскированный несколькими египетским птицами (vоеgel-) . Kрюль находит, что важную поддержку для ее толкования можно найти в работе А. Гринштайн. (Grinstein, A. (1980). Sigmund Freud’s dreams. New York: International Universities Press) А. Гринштайн тщательно исследовала много иллюстраций из Филиппсоновской Библии, чтобы найти те, которые могли бы соответствовать описанию Фрейда. Есть только два возможных образа, и Гринштайн определяет библейские тексты, с которыми эти образы связаны. Первый текст - часть 2 , содержащая историю Давида и Авенира. Другой, и более вероятный текст, связан с историей Давида и Авессалома (третьего сына Давида). Гринштайн суммирует Библейский рассказ, который сообщает, выше изображенные трагические отношения отца-сына. Авессалом рассержен на его старшего брата Амнона из-за его кровосмесительных отношений с Тамарой. Позже он сам желает быть королем и свергает своего отца. Скандально, и на глазах у всего Израиля, он имеет отношения с любовницами его отца. Как следствие его действий, он, наконец убит людьми его отца. Печальность истории заключена в сильном горе, которое царь Давид чувствует из-за убийства своего сына даже при том, что его сын сам убил бы его. Нельзя себе представить более ясное представление конфликта отца-сына[159].

Все это означает, что Эдипов комплекс был получен Фрейдом из очень важного опыта его собственного детства. Это был его старший единокровный брат Филипп - не какой-то отдаленный абориген - кто "первым" имел идею относительно сексуального обладания матерью, и косвенно относительно убийства отца. И это - поведение Филиппа, которое, возможно, подняло эдипальную проблематику. Введение Фрейда в основную группу сыновей, враждебных отцу (как в Тотеме и Табу) было в его собственном семействе, когда ему было приблизительно три года. Большую часть своей жизни, Фрейд должен был бы изо всех сил пытаться достигнуть соглашения с этим опытом и его сильным влиянием на него, считает Витц.

Тезис Крюль важен, чтобы понять жизнь и психологию Фрейда, и потому что это конкретно связано с отношениями Фрейда к религии. Эти отношения объясняют, почему Фрейд разместил эдипальные конфликты в центре его теории происхождения религии. В конце концов, Библия обеспечила первую теоретическую структуру Фрейда для того, чтобы интерпретировать его собственную семейную ситуацию. Именно в Библии такие конфликты (типа того, что между Давидом и Авессаломом) были уже обсуждены.

Уместно упомянуть об истории, касательно имени Фрейда, "Сигизмунд", и его немецкого эквивалента, "Зигмунд", которого он постепенно стал использовать после его ранней юности. (Его еврейское имя было “Schlomo. ”) Предполагалось, что он был назван в честь Сигизмунда I, известного короля Польши, который защищал религиозные права иудеев в Литве, стране находившейся тогда под польским господством [159].

Возможно и другое, более вероятно значение имени "Сигизмунд". В то время (как в большинстве католических культур), первое имя, данное ребенку, было типично именем Святого. Святой Сигизмунд был покровителем Богемии, которая граничит с Моравией. Его реликвии находятся в Праге, и день его Святого, 1 мая, отмечен в чешском католическом календаре. Итак "Сигизмунд" имел и католическое и чешское значение. Родители Фрейда, возможно, выбрали это имя, потому что они хотели дать имя с положительными коннотациями для культурного окружения, и потому что его праздник был как раз перед рождением Фрейда 6 мая. Глубокое психологическое значение имени, однако, связано непосредственно со странной историей Святого Сигизмунда, известной в Чехии. Сигизмунд был бургундским Королем в шестом столетии. Его первая жена, от которой он имел сына, Сиджерика, умерла, и король вступал в повторный брак. Новая царица не ладила с Сиджериком, ее пасынком, и она настраивала мужа против Сиджерика, говоря Королю Сигизмунду, что его сын составил заговор, чтобы убить его, чтобы узурпировать королевство. Король, подстрекаемый царицей, убил сына: малыша задушили, во время сна. Когда дело было сделано, король Сигизмунд сильно раскаялся. Он провел много дней, плача и постясь. Очевидно из-за его глубокого покаяния и праведной жизни, которую он вел после убийства его сына, его признали Святым. Короче говоря, эдипальная драма: сильный отец, ненадежная вторая жена, и сын - потенциальный отцеубийца – окружала имя Фрейда. Вероятно, что когда-то Фрейд слышал эту историю.

Обратимся непосредственно к университетским годам. Сделав выбор войти в медицину, Фрейд принял решение двигаться в сторону науки, и позволил своим литературным интересам и талантам остаться в стороне. Он начал свою учебу в Университете Вены в конце 1873. Он закончил курс через четыре года, но официально не заканчивал его дольше. Четыре года (1877-1881) были потрачены на обширное лабораторное изучение и исследование. В это время Фрейд полностью погрузился в мир медицинского исследования в частности в мир физиологии и анатомии.

Это было время большого энтузиазма в науке. Энтузиазм был пронизан идеологическим отношением к материализму, рационализму, и детерминизму.

Как студент, молодой ученый, Фрейд впитал большую часть этого отношения, и это было то, что в важных отношениях оставалось с ним всю его жизнью. Он часто игнорировал важные аспекты этой "философии", когда это мешало в развитии его собственных теорий, но он придерживался общих положений научного представления 19-ое столетия. Такое научное положение не оставило никакого места, конечно, для религиозных верований или подлинного религиозного опыта. И, действительно, оба были настойчиво атакованы в ходе 19-ого столетия, что их божественная или сверхъестественная законность была отклонена сторонниками этого представления. Так, в «Будущем одной иллюзии» Фрейд напал на религию (особенно христианство) как иллюзию, и он противопоставил религию с таким видом науки, которая не была никакой иллюзией [72].

Одним из главных подтверждений привлекательности христианства для Фрейда в течение этого периода была дружба с видным австрийским философом Францом Брентано. До недавнего времени Брентано был игнорируемой фигурой в истории философии. Теперь признано, что его работа много сделала для начала феноменологической философии. Он также повлиял на психологию гештальта - своего рода феноменологии восприятия, на Фрейда и психоанализ. Так, для психологии, Брентано, кажется, одним из наиболее влиятельных из современных философов. Он вышел из выдающегося литературного семейства, и довольно рано обнаружил призвание в католическом священстве. Он был священником с 1864, но после личного религиозного кризиса, он оставил церковь в 1873 году. Этот кризис, возможно, был усилен его разногласием с церковью по декларации Первого Ватиканского Совета о папской непогрешимости. Он не только сохраняет свою веру в Бога, но и остается простым христианским верующим, и говорит о католицизме с большим уважением, и его вера в бессмертие души была важна для его теорий.

Брентано начал преподавать в Университете Вены в 1874, академический год, когда и Фрейд начал свою учебу. Брентано стал видным и популярным учителем. Среди его учеников был Эдмунд Хассерл, философ; Томас Мазарик, основатель Чешской республики; Франц Кафка, Кристиан фон Эренфельс, Макс Вертгеймер, которого считают отцом гештальт-психологии; Карл Штампф, Алексиус Меинонг, Франц Хиллебранд и Казимир Твардовский, выдающиеся психологи, и среди них Зигмунд Фрейд [159].

Джонс упоминает о том, что «Фрейд … посещал лекции Брентано, поскольку это действительно делало половина Вены, с тех пор как он стал очень одаренным лектором» [29, с.56]. Джонс подразумевает, что Фрейд был одним из большого количества любопытных, кто иногда посещал лекции философа.

В Университете Венского архива было обнаружено, что Фрейд зарегистрировался в пяти различных курсах философии, преподанных Брентано, и эти курсы были единственными курсами философии, которые Фрейд посещал за восемь семестров изучения медицины [159]. Они были, действительно, единственными немедицинскими курсами, которые Фрейд когда-либо посещал как университетский студент. Эти курсы были факультативными и занимали его свободное время. Один из этих курсов был по Аристотелю, другие – по логике и праву. Три последних назывались «Чтение философских писем». Фактически достоверно можно сказать, что курсы типа последних трех содержали большую часть собственных мыслей Брентано. Величайшая работа, «Психология с Эмпирической Точки зрения (1874/1973»), была только издана, и без сомнения, некоторые идеи существенно повлияли на его лекции. Во время прохождения этих курсов, Фрейд написал своему другу Силберштейну о том, что на одном из курсов, которые дает Брентано, он говорит о существовании Бога. Фрейд высказывается о профессоре Брентано, как об «удивительном человеке». Фрейд продолжил в более позднем послании: “настолько особенный, и во многих отношениях идеальный человек, верующий в Боге, теолог, дарвинист и в целом чертовски умный товарищ, фактически гений. На данный момент, я скажу только одно: под влиянием Брентано я решил защитить свою докторскую степень в философии и зоологии” [159, 134]. (Цит. по Clark, R. W. (1980). Freud: The man and the cause. New York: Random House. С.34)

В философии Брентано стоял твердо на католической, Аристотелевско-томистической традиции. Он впитал Аристотеля через своих учителей, Святого Фому Аквинского, схоластическую традицию, характерную для семинарий. Он также изучал Аристотеля в понимании Аквинского. То как Брентано понимал Аристотеля видно в его работе. Брентано был также какое-то время в доминиканском ордене, сообществе, которому принадлежал и Святой Фома, который выдержал томизм в католическом мире. Отличительной чертой философии Брентано был психологический феноменализм. Его цель состояла в том, чтобы строить “научную философию” без категорий или форм, в реакции на немецкий идеализм, с акцентом на абстрактных идеях и диалектическом и историческом движении идей. Эмпирическим центром его философии было завершение, описательная обеспокоенность умственной жизнью, поскольку это было испытано, в отличие от идеалистических философий, с их причастностью к вероятным историческим силам, или абстрактных категориях мысли, все из которых далеко удалены от "эмпирического" мира естественной умственной жизни. Необходимым для его психологии было понятие, что все умственные действия являются «преднамеренными» и связанными с объектами. Брентано помещает мотивационную особенность психологии в центре его теории; это - одна из причин, почему Брентано, классифицируют как основателя «психологии акта».[159]

Иаков Р. Барклей уточняет: «Учение намеренного существования - центр собственной теории Брентано о преднамеренности… В сущности, основным догматом является то, что душа является движущей силой, предназначая силу позади душевных действий, которая активно структурирует и дарует значение в процессе восприятия» [ 159]. (Цит.по: Barclay, J. R. (1960, September 6). Franz Brentano and Sigmund Freud: An unexplored influence relationship. Paper presented at the meeting of the American Psychological Association, Chicago.)

Фрейд, использовал идею относительной преднамеренности и в его ранних и более поздних теориях. Сильное сходство между Брентано и Фрейдом было убедительно представлено Раймондом Э. Фанхером, который сравнивает «Психологию с эмпирической точки зрения» Брентано с ранней метапсихологией Фрейда.

Фанхер (Fancher) находит следующее сходство: «В психологической теории, они обе подчеркнули активную природу мысли и концепции “психологической действительности”, которая превосходит “материальную действительность. ” (Не смотря на стандартный научный материализм того времени). Методологически, оба согласились с тем, что ретроспективный анализ субъективного опыта - основной инструмент психологии. Фрейд, в конечном счете, согласился с Брентано, что психология функционирует лучше всего, когда она отделена от физиологии [159].Взгляды Фрейда и Брентано заметно контрастируют с другими подходами к разуму, популярному в то время. Но есть еще и другие связи между Брентано и Фрейдом. Очень вероятно, что Фрейд слышал обсуждение понятия бессознательного профессором Брентано.

Неудивительно заключение Фахнера о том, что Брентано оказал на Фрейда важное влияние.

В « Психологии с эмпирической точки зрения», Брентано заявил о том, что “одним из первых людей, которые учили, что есть бессознательное, был Фома Аквинский” [159]. (Цит. по :Brentano, F. (1973). Psychology from an empirical standpoint (0. Kraus, Ed.; L. McAlister, English Ed.; A. Rancurello, D. B. Terrell, & L. McAlister, Trans.). New York: Humanities Press.)

Пол Витц считает, что Фрейд, возможно бессознательно, принял сторону Фомы Аквинского [159, 54]. Очень вероятно также, что религиозное мировоззрение Брентано вызывало сочувствующий отклик во Фрейде. Оставив церковь и отклонив пакт о непогрешимости Папы, Брентано, стал подобно Ганнибалу. Он боролся с Римом и терял его, и все же поддерживал его. Кроме того (если существующий тезис правилен), факт, что он сохранил большую часть своей веры, привлекал Фрейда.

Итак, обзором юных лет Фрейда, было исследовано разнообразие событий в жизни Зигмунда Фрейда, от предполагаемой связи его матери Амалии с единокровным братом Филиппом и отвержение Фрейдом своего отца, под воздействием Филиппсоновской Библии и влияние Франца Брентано. И мы считаем, что, несмотря на молодость Фрейда, он был действительно далек от того, чтобы быть “естественным атеистом”.


3.3. Ранняя Зрелость: 1882-1900

Как теперь мы уже понимаем, для нашей темы самыми важными годами в жизни Фрейда были взрослые годы его жизни. Главные идеи были изданы прежде, чем он стал общественной фигурой. В конце этого периода он был занят созданием психоанализа. В течение этого времени Фрейд был честолюбивым, но неизвестным врачом-ученым, изо всех сил пытающимся сделать себе имя.

Что касается личной жизни Фрейда, то он и Марта Бернэйс поженились, когда Фрейду было 30, а Марте 25 в сентябре 1886. [29, c.98] Шур пишет в биографии Фрейда: “Было тревожно для возлюбленных, но приводило к восхищению будущих биографов и критиков то, что Фрейд и его возлюбленная проводили в разлуке большую часть времени. Фрейд писал ей фактически каждый день” [131, с.30] Эти письма много говорят нам об отношении Фрейда к религии. В конце 20-ых, он был озабочен своей fiancee (возлюбленной) и научной карьерой. Это был период, в который Фрейд был почти на грани отчаяния. На это указывают его письма. Основной вклад в чувство ревности и уныние, почти наверняка, внесла сепарационная тревога Фрейда, считает Витц. Это старое беспокойство было оживлено фактом, что его fiancee, за которой он усердно ухаживал, оставила Вену на следующий день после помолвки и возвратилось со своей матерью для 12-недельного пребывания в Вандсбек близь Гамбурга в северной Германии.

Члены семейства Бернэйс (Bernays) были ортодоксальными евреями. Кроме того, вероятно, что будущая теща Фрейда не испытывала восторга по поводу Зигмунда. В конце концов, он был бедным человеком, вольнодумцем, который отклонил еврейские обычаи, человеком недостойным преданности Марты [22, с.101, 116-118, 120]. Марта Бернэйс была миниатюрной, привлекательной девушкой, которая была из культурного выдающегося еврейского семейства. Ее дедушка, Иссак Бернэйс, был главным раввином Гамбурга, и активно боролся в 1840 против еврейского движения реформы, которое было особенно сильно в то время [29, с.101]. Двое из сыновей Иссака, которые были дядями Марты, вошли в академическую жизнь Вены. Один из сыновей Иссака, Михаил Бернэйс, стал профессором в университете Мюнхена. Он достиг этого чина частично, потому что обратился в христианство [29, с.101] Другой брат Бернэйса и отец Марты, оба оставались верными еврейскому наследию. Отец Марты Берман, который умер до встречи Фрейдом Марты, был торговцем, и его семейство было истинно еврейским. Родители были описаны как ортодоксальные евреи. Семейство Бернэйс чтило еврейский День субботний и регулярно соблюдало праздники. Сама Марта была не сильно религиозной, но она была очень лояльна к семейным обычаям и с удовольствием соблюдала традиции. Марта имела основания не соглашаться с Фрейдом в вопросе семейных традиций. Однако она согласилась с мужем, и в их домашнем хозяйстве не было никакого соблюдения еврейских обычаев.

Письма к Марте были, конечно, любовными письмами Фрейда к его fiancee. Но они были гораздо больше, чем простые выражения привязанности. Они были интересны тем, что выражали характер и человеческие черты Фрейда и показывали его философию жизни. В этих письмах, он показывал себя его будущей жене, позволяя ей понять, каким он был человеком. Он говорил о своих эмоциях, ценностях, стремлениях. Письма Фрейда были моделями откровенности. Они были, кроме того, примерами хорошего литературного стиля.

Для нас важно отметить поразительную религиозность корреспонденции Фрейда. Марте было написано приблизительно 1500 писем. Но только 94 из них были изданы. Поражает удивительное число ссылок на Бога или на Библию, которые рассеяны повсюду. Для “естественного атеиста ” слишком много. Вот примеры:

…, как будто … они … жили в страхе Божьем. (Письмо 6)
… страх Божий … любовь Божья … любовь Божья … Милость Божья … (Письмо 7)
Библия. (Письмо 16)
… он - жалкий дьявол, живущий благоволением терпения Бога. (Письмо 31)
Они, слава Богу … (Письмо 40)
Мы никогда не сможем иметь другого подобного этому. Аминь. (Письмо 50)
… честь Всемогущего это к Нему … (Письмо 52, к Минне, сестре Марты)
Бог только знает то, что я ему уже должен! (Письмо 65) ("Его" было другом - или был этим Бог?)
Я весьма спокоен и очень любопытен тем, как дорогой Бог собирается примирять нас снова.
… и Бог был на их стороне. (Письмо 85) ["Их" относится к Библейским патриархам.]
Слава Богу, это закончено. (Письмо 94)

Это некоторые из примеров, которые приводит Пол Витц в своем исследовании [159, с.60]. Эти ссылки на Бога, даже если это только “фигуры речи, ” использовались даже там, где они совсем не требовались по смыслу. Кроме того, эти выражения почти всегда придают значительность, затрагивают. Только в предфрейдистском менталитете они могли считаться "незначительными". Ведь именно Фрейд и учил нас относиться к таким вещам серьезно.

У Фрейда есть многочисленные ссылки на неделю после Пятидесятницы (Whitsunday), или Пятидесятницу (Pentecost).В конце длинного послания, написанного 29 мая 1884, он закончил следующим образом:
«С любовью шлю поздравления к Троице (Пятидесятнице), любимая…
Еще раз, любящее приветствие к Троице (Пятидесятнице) от Вашего Зигмунда». [159, с.60]. (Цит. по :Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books.)

Праздник Троицы (Пятидесятницы), который обычно встречается в мае, является, конечно, чисто христианским, и редко упоминается вне его религиозного значения. (В пятидесятый день после Светлого Христова Воскресения Церковь празднуется весьма важное событие. Пятидесятница или праздник Святой Троицы — воспоминание об ипостасном явлении, сошествии Святого Духа на апостолов, рождении Христианской Церкви. Сошествие Святого Духа создает Церковь. Бог, являясь в Третьей Своей Ипостаси, уже никогда не оставляет мира, присутствует в нем в Ипостаси Духа, всегда действующей в Церкви. К этому празднику мы еще обратимся в главе посвященной христианству. – Прим. автора).

Пятидесятница была самым важным праздником, в некотором отношении конкурировала с Пасхой. Так как Пятидесятница праздновалась всюду по австрийской Империи, это неизбежно стало фактом жизни для каждого, христианин ты или нет. Но ссылка Фрейда здесь была далека от просто фактической. Это было весьма эмоционально и пылко. Дважды в одном письме он посылает “ поздравления к Троице (Пятидесятнице)” Марте. Для светского иудея это было странно. Пол Витц предполагает, что Фрейд, возможно, переживал Троицу со своей чешской нянькой[159,61]. Сепарационная тревога, может быть лучше всего понята как ассоциация Фрейда времени Пятидесятницы с потерей его няньки. Реакция Фрейда на отсутствие Марты настолько особенна, что связь с его ранней травмой сепарации кажется очень вероятной, считает Витц.

Тема Пятидесятницы возникала много раз в течение жизни Фрейда. Он упоминал этот праздник в своих письмах часто. В послании Марте год спустя на Троицу (Пятидесятницу) (26 мая 1885), Фрейд снова поднял тему:
«Моя драгоценная любимая,
Кажется, что в результате симпатии, существующей между нами, Ваша Пятидесятница была не лучше чем моя. Это плохо. Вы никогда не задавались вопросом, когда Вы оставили Вену, что мы должны, наконец, встретится? Разве Вы не помните, как Вам нравилось, что я был рядом, когда Вы обещали остаться здесь?» [159,61] (Цит. по :Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books.)

В октябре 1885, Фрейд был в Париже в течение нескольких месяцев, чтобы встретиться и учиться вместе с большим ученым Шарко, тогда особенно известным своим вкладом в изучение гипноза и психопатологии. Это было первым посещением Фрейда Парижа, и это было важное событие в его жизни. Кроме встречи с Шарко, которая сильно повлияла на Фрейда, на него произвело впечатление его посещения Собора Нотр Дам де Париж. Он описал его первое посещение: «… мое посещение Нотер Дам де Париж в воскресенье. Мое первое впечатление на входе было сенсационным, которого я никогда не имел прежде: “Это - церковь. ” … я никогда не видел ничего более трогательного серьезного и мрачного, весьма неукрашенного и очень узкого …»[159,61]

Помимо очевидного значения этого опыта для Фрейда, нужно упомянуть, что это посещение было в воскресенье, когда вероятно, проходила месса. Пол Витц приводит аналогию посещения Фрейдом мессы в Париже с детскими воспоминаниями, когда он посещал мессу со своей чешской нянькой в Моравии[159,61]. Шарко, которым Фрейд очень восхищался, был, так или иначе, связан для него с Нотр Дамом. В письменном послании, спустя несколько дней после послания о Нотр Даме, Фрейд написал Марте, что его глубоко затронуло пребывание в Париже, особенно Шарко, о котором он сказал: «Шарко, который является одним из самых великих врачей и людей, здравый смысл которого граничит с гением, просто разрушает все мои цели и мнения. Я иногда выхожу из его лекций как из Нотр Дама, с полностью новой идеей о совершенстве»[159,185].

Есть еще и другие свидетельства увлеченности Фрейда христианскими темами, которые можно найти во все тех же письмах к Марте. В послании от 20 декабря 1883 года Фрейд рассказал о посещении города Дрездена со своим единокровным братом Филиппом: “прямо рядом с замком мы обнаружили замечательный собор, затем театр, и, наконец, просторное здание … это было так называемым Zwinger, который размещает все Дрезденские музеи и художественные сокровища» [159,81] (Цит. по :Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books.). Фрейд восхищался и трогательно описал три картины, которые он там увидел. Первой была «Хольбейнская Мадонна», вторая «Мадонна» Рафаэля и третья - «Великопостная милостыня» Тициана.

Фрейд писал: «Но картиной, которая действительно очаровывала меня, была "Великопостная милостыня". Эта голова Христа, моя любимая, является единственным, что позволяет даже людям подобно нам непосредственно вообразить, что такое лицо действительно существовало. Действительно, казалось, что я был вынужден поверить в известность этого человека, потому что фигура так убедительно представлена.

И ничто не прорицает об этом, только благородное человеческое выражение лица, далекое от красоты, все же полное серьезности, интенсивности, глубокой мысли и глубокой внутренней страсти. Я хотел бы уйти с этим, но было слишком много людей …, так что я ушел с полным сердцем. [159, с.82-83]. (Цит. по :Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books.)

Сердце Фрейда было заполнено, почти наверняка, весной, которая возвратилась к его Фрайбургским дням и няньке, которую он любил и с кем он посещал так много церквей. Все правильно. Он был со своим единокровным братом Филиппом, братом, вовлеченным в арест его няньки и ее внезапное исчезновение. Подобная часовне обстановка почитания также поддержала мечтательность и ассоциации с прошлым. Визит проходил в рождественский период, время, связанное с нянькой. Полное обсуждение служило прототипом анализа Фрейда, 25 лет спустя, «Мадонны с младенцем». Кроме того, в автобиографическом отчете Фрейда на картины Леонардо, была неявная идентификация себя с Иисусом как младенцем (и, в последней живописи, с Христом во время его предательства). Замечания Фрейда относительно картин не были о стиле или форме. Это не были замечания из истории искусства или эстетики. Кроме «Моны Лизы», единственными картинами, о которых Фрейд написал, были явно христианскими, почти всегда сосредоточенные на одном или более членах Святого семейства: Марии, Анны, или Иисусе. Искусством, которое трогало его достаточно глубоко, было чрезвычайно религиозным и типично христианским.


3.4. Зрелый и заключительный этапы творчества: 1900-1939

Теперь коснемся зрелого этапа (три последних десятилетия) творчества Зигмунда Фрейда, времени, когда Фрейд был всемирно известен. Это были годы, когда все его убеждения ранних лет в значительной степени отошли на второй план. К тому времени Фрейд был женат на Марте уже 20 лет. Кризис религиозного мировоззрения, хоть и не был окончательно решён, стабилизировался. Фрейд был профессором и всё более и более подтверждал свой статус учёного исторической значимости. Как следствие, его амбиции теряли свою силу.

Эти годы также были временем, когда Фрейд принимал участие в высокоинтеллектуальных спорах, связанных с его теорией психоанализа. Более того, это было время отступничества от его взглядов лучших учеников. Адлер, Юнг, затем Ранк, и многие другие сначала были «частью теоретического мира Фрейда», а затем «взбунтовались» и пошли каждый своим путём.


3.4.1. Переписка Фрейда с Пфистером

Следует отметить, что переписка Фрейда и Пфистера в тот период во многих отношениях явилась самым приятным для Фрейда обменом мнениями. Эта переписка велась с преподобным Оскаром Пфистером, швейцарским священником-протестантом, который сначала стал последователем теории Фрейда, а затем, после личной встречи с ним, лучшим другом Фрейда и его семьи.

Пол Витц в своем исследовании не предлагает комментировать эту переписку, он считает, что приведённые цитаты всё скажут за себя. Он предполагает, что, ознакомившись с данной перепиской, можно самим решить для себя, был ли Фрейд человеком, для которого Бог и Христианство имели позитивную личную значимость или нет [159, 172].

Возвращаясь к теме переписки, нужно сказать, что отношения Фрейда и Пфистера были не только дружескими, но и профессиональными. Пфистер был активным и выдающимся психоаналитиком, чьи характер и заслуги ценились не только Фрейдом, но и Юнгом, Адлером и другими, несмотря на то, что многие из них находились в постоянных разногласиях. Пфистер был лоялен к идеям Фрейда, хотя некоторые из них противоречили догмам религии. Несмотря на это, взаимное уважение и привязанность этих двух людей никогда не иссякали, и письма стали данью памяти для каждого.

В подтверждение того, что Пфистер являлся не только близким другом Фрейда, но и всей семьи учёного приведём слова дочери Фрейда – Анны: «В абсолютно нерелигиозном бытии Фрейда Пфистер, в его священном одеянии, с его манерами и поведением пастора, казался пришельцем с другой планеты. В нём не было того страстного нетерпеливого энтузиазма к науке, который был свойственен «пионерам» психоанализа и который заставлял их считать время, проведённое за семейным столом, ненужной помехой их теоретических и практических дискуссий. Напротив, его человеческое тепло и жизнерадостность, его способность видеть нечто большее в привычных событиях дня очаровывали детей и делали его желанным гостем в каждом доме, делали его уникальным представителем рода человеческого». [159] Пфистер писал Фрейду в 1923: «Уже прошло пятнадцать лет с тех пор, как я впервые посетил твой дом и влюбился в твой человечный характер и в свободный, жизнеутверждающий дух твоей семьи… Мне кажется, что я очутился в божественном месте, и если бы меня спросили, какое место я считаю самым подходящим для себя, я ответил бы: «Загляните к профессору Фрейду» [159, с.90-91]. (Цит. по:. Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books, p.11)

В своём втором письме к Пфистеру Фрейд писал: «В твоём случае они (Фрейд писал о своих пациентах) – молодые особы, столкнувшиеся с проблемами современности, которые тянутся к тебе и уже готовы к сублимации в религиозной форме… ты находишься в выгодной позиции, т.к. именно ты способен привести их к Богу, и именно ты знаешь прежние счастливые времена, когда религиозная вера могла победить любой невроз» [159, с.16]. Здесь имелось в виду современное нерелигиозное положение дел, не как достижение, а как недостаток.

В том же письме Фрейд писал об отношениях психоанализа и религии: «Сам по себе психоанализ не является ни религиозным, ни нерелигиозным; он является беспристрастным инструментом, который могут использовать как священник, так и простой обыватель, помогая страдальцу. Я поражён тем фактом, что мне никогда до этого не приходила в голову идея о том, как мог бы быть важен метод психоанализа в пасторальной работе, но это объясняется моей отдалённостью от такого рода идей» [159].

В другом письме Фрейд писал: «Наши предшественники в психоанализе, католические священники, не уделяли особого внимания вопросам половых взаимоотношений , хотя достаточно часто их задавали… Твоя работа должна принести определённый результат, т.к. общие линии религиозного мышления изначально заложены в семье. Бог – отец, Мадонна – мать, человек – никто иной как Иисус» [159]. (Цит. по:. Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books, p.11)

Позже Фрейд напишет благодарственное письмо, в котором поблагодарит Пфистера за маленькую серебряную модель Маттерхорна: «Я предлагаю наделить Маттерхорн третьим значением. Маттерхорн напоминает мне одного человека (намёк на Пфистера), который однажды пришёл навестить меня; он – истинный слуга Бога, человек, каждая мысль которого связана с необходимостью оказания духовной помощи каждому, кого он встретит на своём пути. Мне ты тоже оказал эту помощь» [159]. Тон этого письма был преисполнен чувством восхищения, истинного восторга и даже чуда. Вскоре после этого Фрейд, обращаясь к Пфистеру в очередном письме, назвал его «божий человек» [159]. Также стоит обратить внимание и на другие выражения, которые Фрейд употреблял в своих письмах, и которые были связаны с религиозным подтекстом. В описании случая истерии и психоаналитической технике, Фрейд обратился к проблеме переноса. Он писал: «Перенос – это крест» [159]. Позже Фрейд напишет Пфистеру: «Как мило с твоей стороны навестить нас на Пасху» [159], или «До встречи на Пасхе, которую я собираюсь провести в Венеции…» [159], упрекая его за то, что тот уехал в Рим, оплот католицизма.

Несколько лет спустя Фрейд напишет: «Перспектива празднования Пасхи здесь, в Вене, с тобой является, так сказать, утешением… Пасха – не за горами, и я шлю тебе мои сердечные поздравления»[159]. Перенеся операцию по удалению раковой опухоли, Фрейд напишет письмо, в котором в шутку упрекнёт Пфистера: «Суждено ли мне утратить возможность повидать моего старого, Божьей милостью вечно молодого друга?» [159] (Цит. по: Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books Pp.39,48,61,97,137,76).

В целом, можно сказать, что фразы подобного рода придавали письмам христианскую окраску. В одном из писем он пишет: «Я всегда восхищался своим св. Павлом (у Пфистера была статья о нём) … Я всегда особенно симпатизировал этому святому как к истинному Иудею. Разве он не единственный человек, который виден в свете истории?» [159]. В другом интересном отрывке письма Фрейд говорил: «Несколько веков назад нам предписывались дни прошений относительно исполнения наших пожеланий. (Очевидно, здесь Фрейд имел в виду католическую практику циклов прошения у Бога.) Теперь нам остаётся только ждать». [159]. В вышеупомянутом отрывке можно увидеть чувство потери, отчуждённости, утраты. В таком настроении Фрейд писал Пфистеру о смерти дочери, Софии, от гриппа в январе 1920. В письме он назвал дочь «Воскресное дитя».

В 1922 Пфистер написал письмо Фрейду по поводу своей книги, экземпляр которой он ему выслал (книга «Любовь в детях и её отклонения»). На это письмо Фрейд ответил: «Я подозреваю, что эта книга станет моей любимой среди всех великих творений твоего разума, и, несмотря на Иисуса Христа и своеобразное почитание Священного Писания, она очень близка моему складу ума» [159]. (Цит. по: Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books Pp. 56,20)

Это, несомненно, интересное высказывание, даже, несмотря на фразу «…несмотря на Христа». Фрейд чувствовал, что он познает Бога лучше благодаря работам Пфистера, его «созданиям» (термин Фрейда, относящийся как к Богу, так и к рабам Божьим). В том же письме Фрейд сделает сноску к «мрачной небесной паре – Logos и Ananke» (оба существительных на греческом). Logos – не исключительно христианское слово, но оно превалирует в писании Иоанна 1:1: «В начале было Слово».

Часто в своих письмах Фрейд и Пфистер обсуждали проблему отношений психоанализа и религии, и это один из наиболее сильных и выразительных аспектов их переписки. Письмо Фрейда от 9 октября 1918 года звучало так: «Что касается возможности сублимации в религии, то тут, как доктор, я тебе завидую. Но вся красота религии никак не относится к психоанализу. Это естественно, что наши пути по этому вопросу пересекаются, так и должно быть. Случайно ли, что никто из набожных людей не изобрёл метода психоанализа? Почему все ждали, пока его не откроет абсолютно безбожный еврей?» [159] Вот ответ Пфистера от 29 октября 1918: «Недавно ты спросил, почему метод психоанализа был открыт не верующим, а евреем-атеистом. Ответ очевиден: благочестие – не дар изобретательности… Более того, во-первых, ты – не еврей, что для меня на ряду с моим безграничным почитанием Амоса, Исаака, Еремии, Экклезиаста – небольшое разочарование; во-вторых, ты – не безбожник, т.к. «кто живёт правдой – живёт с Богом, любит Господа» (из послания Иоанна). Если бы ты заглянул в своё сознание и полностью осознал своё место в этом мире, а для меня это так же важно, как синтез всех нот для симфонии Бетховена, то я бы сказал: «Лучшего христианина в мире не было…» [159] (Цит. по:. Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books Pp. 63,61)

Фрейд ничего не написал прямо по поводу таких смелых утверждений друга, хотя письмо от 16 февраля 1929 года Пфистеру перекликалось с тем письмом: «Было мило с твоей стороны так хорошо подумать обо мне, это напомнило мне одного монаха, который убедил людей в том, что Натан был благочестивым христианином. Мне далеко до Натана, и я не могу не быть добродетельным по отношению к тебе» [159]

Осведомленность в библейской истории не перестает нас удивлять. Возможно, наиболее выразительная серия писем была вызвана публикацией книги Фрейда «Будущее иллюзии». 16 октября 1927 года Фрейд писал Пфистеру: «Через несколько недель появиться мой памфлет, и он имеет прямое отношение к тебе. Я планировал писать его постепенно, откладывал написание, но желание было так сильно… Предмет книги – моё крайне негативное отношение к религии. Я боялся, да и сейчас боюсь, что моё отношение к твоей профессии ранит тебя. Когда прочитаешь, дай мне знать, сколько терпения и понимания сможешь ты сохранить для «безнадёжного язычника». [159] (Цит. по:. Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books Pp. 63,61). Пфистер ответил 21 октября 1927 года: «Ты всегда был терпеливым по отношению ко мне, так почему же я не могу быть терпеливым к твоему атеизму? Если я буду искренне указывать на все мои отличия от тебя, ты же ведь на меня не обидишься тоже. Тем временем меня одолевает нетерпеливое любопытство по поводу книги». [159].

В ходе обсуждения данной книги Пфистер опубликовал свой ответ на неё в психоаналитическом журнале «Имаго». Перед этим ответом Фрейд написал Пфистеру 22 октября 1927 года: «Таково твоё великодушие, я не ожидал другого ответа на мой вызов. Твоё отрицательное отношение к моему памфлету даёт мне кучу позитивных эмоций…» Кажется несколько странным, что Фрейда радует именно отрицательное отношение горячоуважаемого друга к его книге. 26 ноября 1927 года Фрейд напишет: «Для меня очень важна твоя критика по поводу моей книги в «Имаго», если хочешь знать, я надеюсь, что в своей критике ты уделишь внимание нашей непоколебимой дружбе и своей лояльности к психоанализу. Но учти, взгляды, изложенные в книге, - не часть теории психоанализа. Это мои личные взгляды…и существует много аналитиков, которые не придерживаются их» [159] (Цит. по:. Freud, S., & Pfister, 0. (1963). Psychoanalysis and faith: The letters of Sigmund Freud and Oskar Pfister (H. Meng & E. L. Freud, Eds.; E. Mosbacher, Trans.). New York: Basic Books Pp. 129,26,110) 20 февраля 1928 Пфистер писал: «Когда я понимаю, что ты намного лучше и глубже своих сомнений, и что я более поверхностный, чем моя вера, я делаю вывод, что пропасть между нами не велика. Преимущественно разница лишь в том, что ты рос вблизи с патологическими формами религии и понимаешь их как саму религию; мне повезло больше, т.к. я имею дело со свободной формой религии, которая для тебя пуста по своему содержанию, а для меня является стержнем и наполнителем евангелизма»[159]. Пфистер опубликовал свой ответ, «Иллюзия будущего», в «Имаго» в 1928 году, хотя дебаты потом продолжались ещё год.

Несмотря на всё это, несмотря на долгие отношения, эти два человека всегда относились друг к другу лояльно, с уважением. Фрейд всегда демонстрировал своё уважение и ценил призвание Пфистера, и в ходе их переписки проявлял себя как сведущий и знающий в сфере религии и религиозного символизма. Всё это свидетельствует о сложности и великодушии натуры Фрейда, что кажется неестественным для такого ярого атеиста. Что особо интересно, так это тот факт, что долгое время, несмотря на общие взгляды, Фрейд не поддавался влиянию религиозных убеждений и аргументов Пфистера. Он испытывал особый энтузиазм по поводу критики книги Пфистера, но никогда детально не изучал её. Он так и не ответил на высказывание Пфистера от 20 февраля 1928 года: «Ты рос вблизи с патологическими формами религии и понимаешь их как саму религию…» [159]

Пол Витц готов поспорить, что Фрейд был непреклонен в своей позиции, т.к. он никогда не интересовался евангелистским протестантизмом Пфистера (который казался ему «пустым по содержанию») [159].

Очень интересным и логичным кажется высказывание Витца о том, что «Фрейд не любил римский католицизм, был в ссоре с ним, но был заинтересован в Христианстве». [159].

В целом, письма Фрейда и Пфистера производят впечатление не только силой характеров двух друзей, но и своеобразной вдумчивостью. Фрейд активно настаивал на своей антихристианской позиции, что он и показал публично в «Будущем одной иллюзии». Но одновременно с этим его письма отличаются терпимостью к позиции Пфистера. Они также делают видимым восхищение «божьим человеком» (Пфистером), зависть и непреодолимое желание обладать верой в Бога Пфистера. Пфистер, в свою очередь, всю жизнь питал уважение к интеллектуальному гению Фрейда, не запятнав себя чувством зависти, не сопротивляясь, без теоретического антагонизма, что было свойственно другим. Пол Витц предполагает, что причиной этому был тот факт, что Пфистер интуитивно чувствовал, что в глубине души Фрейд нуждался в Боге и приветствовал Христианство. А как еще объяснить реплику Пфистера: «Лучшего христианина в мире не было…» Мы сомневаемся, что Пфистер осмелился бы сказать такое, если бы его психологическая и психоаналитическая интуиция не позволили этого. В душе Пфистер надеялся, что он прав и Фрейд испытывает тайные желания по поводу Бога и Христианства, но этому не суждено было сбыться.


3.4.2. Переписка Фрейда и Юнга: 1906-1914

Хотя письма Фрейда и Юнга в период с 1906 по 1914 гг. в основном касались научных дискуссий и теорий, иногда и публикаций того времени, всё-таки в них можно увидеть наиинтереснейший личный обмен мнениями. Конечно, этот обмен мнениями был связан сначала с их дружбой, затем трениями, а затем и с окончательным разрывом между этими двумя сильнейшими теоретиками психологии. Количество и тематика материала писем со стороны Фрейда ограничены, особенно мало дискуссий по поводу религии. Но, тем не менее, переписка представляет собой огромный интерес.

Как и в предыдущих своих письмах, Фрейд ссылается на Бога не прямо, а завуалировано. Эти сноски предстают в виде случайных выражений, которые могли быть приняты за описки: «Одному Богу известно, как я собираюсь работать над своими многочисленными важными научными проектами» [159 ], «Моя недельная работа делает меня оцепенелым. Я бы сотворил Седьмой День, если бы Господь не сотворил его»[159 ], или «Почему во имя Господа я позволил себе работать на этом поприще?»[ 159] (Freud, S., & Jung, C. G. (1974). The Freud/Jung Letters (W. McGuire, Ed.; R. Manheim & R. F. C. Hull, Trans.). Princeton, NJ: Princeton University Press. Pp.248-249,256,259,395). Более того, Фрейд использовал интересное латинское выражение “corpora vilia” («бренные тела»). Это выражение пришло из Библии и встретилось в послании св. Павла к филиппинцам: «Мы все должны сменить наши бренные тела на такие, как его (Христово) величественное тело». [ Philippians 3:20-21] Вот и контекст, в котором Фрейд использовал это выражение. Он понял, что Юнг точно подметил, что Фрейд не до конца истолковал свои собственные сны в «Толковании сновидений». Об этих снах Фрейд писал: «Я не описываю все элементы моих снов…потому что это личные сны. А что касается «бренных тел», то в чьих снах мы можем безжалостно раскрыть всё, это может быть только невротическое, у пациента…»[159].Так же любопытно найти здесь концепт из Нового Завета – падение плоти, падение человечества. Удивительно найти этот термин приведённым в таком личном деле, как толкование Фрейдом своих собственных снов, и на таком понятийном уровне. Основополагающим является тот факт, что принято считать, что невротики в своих снах выражают негодование по поводу своей предрасположенности к болезни и лечению. (Кстати, Фрейд не был склонен считать себя невротиком.)

Ранее в переписке 1907 года Фрейд утверждал, что он наделил один из психологических факторов большей значимостью, чем это сделал Юнг. Он продолжал: «Как ты уже понял, я делаю ссылку на † † † сексуальности » [ 159]. Использование этих трёх крестов является простейшей католической формой выражения благочестия или суеверия, что является общепризнанным среди верующих. Позже эти три креста появились в другом письме перед словом «бессознательный». Редактор писем Фрейда и Юнга делает следующие сноски: «Три креста обычно были нарисованы мелом на внутренней стороне дверей крестьянских домов для того, чтобы отражать опасность». [ 159] (Цит.по:Freud, S., & Jung, C. G. (1974). The Freud/Jung Letters (W. McGuire, Ed.; R. Manheim & R. F. C. Hull, Trans.). Princeton, NJ: Princeton University Press. Pp.248-249,256,259,395). Фрейд использовал три креста в его «соннике», где он поставил их напротив слова «дифтерия», тем самым, предохраняя себя от страшной болезни.

В письмах к Флиссу, опубликованных Массоном, Фрейд опять вводит эти кресты в подобных обстоятельствах. И опять они были использованы в контексте крестьянского и католического суеверия. В частности, такие кресты рисовались на дверях в преддверии Вальпургиевой ночи для защиты от ведьм! [159]

Пол Витц говорит о том, что жаль, что Стрэчи, описывая эту же тему «Толкования сновидений» Фрейда на английском языке, опускает три креста, неправильно истолковав их как «слово страшного предзнаменования». [159]

Письмо, которое имеет особую значимость, было написано Фрейдом в самом начале его знакомства с Юнгом во время пребывания в Риме. Фрейд описывает свою жизнь там: «Здесь в Риме я веду уединённое существование, в плену моих снов. Я не намерен возвращаться домой раньше конца месяца…В начале своего отпуска я отодвинул науку на задний план, сейчас же я хочу вернуться к нормальному ходу жизни и создать что-нибудь. Этот ни с чем не сравненный город – подходящее место для этого». [159].

Во время своего пребывания в Риме Фрейд посетил Катакомбы и Ватикан [159].Он писал семье: «Как жаль, что никто не может жить здесь вечно! Эти краткосрочные визиты оставляют у человека неумолимое желание и чувство неполноты всего окружающего»..[159] (Чувство привязанности к своей няне тоже выглядят ещё более убедительно в Риме, если взять письмо, написанное двумя днями раньше: «Женщины Рима, немного странно красивы, даже когда они уродливы, но таких здесь немного» [159]. (Цит.по:Freud, S., & Jung, C. G. (1974). The Freud/Jung Letters (W. McGuire, Pp.248-249,256,259,395)).

В том же письме Фрейд привёл цитату из «Последних дней Хюттенса» Майера:
And now that bell which rings so merrily
Says: One more Protestant has come to be.

И вот звонок, который так весело звенит,
О появлении нового протестанта говорит. [159].

(Это ли не намёк на разговор Фрейда с Брейером, который стал протестантом?)

Фрейд сожалел, что не мог процитировать остальную часть стиха. Однако эту часть привёл редактор переписки Фрейда и Юнга.

Over the lake an endless sound of bells is carried;
Many, it seems, are being baptized and buried.

When human blood is born into new veins
The sluggish human spirit new life gains.

The bell which just so mournfully has tolled
Said: now a papist’s buried, parched and old

(Цит. по :Freud, S., & Jung, C. G. (1974). The Freud/Jung Letters (W. McGuire, Ed.; R. Manheim & R. F. C. Hull, Trans.). Princeton, NJ: Princeton University Press. Pp.248-249,256,259,395)

Перевод звучит примерно так:

Над озером несется бесконечный колокольчика звон,
Многие, кажется, среди крещения и похорон.

Когда кровь человека по новым венам бежит,
Дух человека получает новую жизнь.

И звон, недавно столь траурно звеневший,
говорит: «Баптист похоронен, старый обедневший»[159]

Слова, которые не мог привести Фрейд, посвящены баптизму и новой жизни через колокольный звон, враждебному настрою к Риму.

Через параграф в этом же письме Фрейд начинает новую тему, убеждая Юнга возглавить их журнал. Он начал так: «Что касается моего “Ceterum cenceo”… [159].Что значит это латинское выражение? Редактор их переписки поясняет: латинский государственный деятель Като Старший завершал все свои речи в Римском Сенате словами « Также я считаю, что Карфаген должен быть разрушен» [159]. В Риме Фрейд мечтал, цитировал стихи о баптизме и колоколах, цитировал латинские антикарфагенские высказывания! Итак, здесь мы видим как христианскую тоску Фрейда, так и его враждебность к семитскому врагу Рима – Карфагену (антиканнибализм Фрейда).

В переписке Фрейда и Юнга была также связь с Пасхой. Фрейд ссылался на Пасху 12 раз, в то время как язычник Юнг всего 7 раз, и то каждый раз в ответ на это же слово «пасха», употреблённое Фрейдом. Пол Витц считает, что в переписке больше писем Юнга, чем Фрейда, поэтому первый имел больше шансов употребить повторяющееся слово. Слово «пасха» повторялось Фрейдом, когда он говорил о планах встреч, о планах на Пасху. В любом случае, Фрейду нравилось использовать слово «пасха». Выражение «весенний праздник» дважды встречалось у Юнга, но не встречалось у Фрейда. Подобно этому и употребление слова «пентекост» (иудейский праздник), который встречается дважды у Фрейда, а у Юнга – один раз, в ответ Фрейду [159].

3.4.3. Примеры Христианского искусства

Помимо картин религиозной направленности, которые рассматривались ранее и которые привлекали Фрейда, были и другие, не менее любимые Фрейдом.

В своей работе «Эстетика Фрейда» Спектор указывает на две картины c подходящим содержанием, репродукции которых долгое время висели над столом Фрейда в Вене.[159]. Одна из них была «Исцеление Энея и возвышение Табита» Масацио и Масолино. Эта картина включает в себя две сцены из Нового Завета, в которых св. Пётр исцеляет человека от паралича и возвращает к жизни Табита. Как замечает Спектор, Фрейд утверждал, что эти события на картине – примеры психологического исцеления людей от истерии. Спектор отмечает, что Фрейд считал паралич и каталептический сон симптомами истерии, и что св. Пётр может быть сравнён с Каркотом.[159] (По: Spector, J. J. C. (1972). The aesthetics of Freud. New York: Praeger. Pp.27.) В одной из своих поздних работ Каркот пришёл к выводу, что истерия стоит среди лучших предметов для лечения целительной верой.

Пол Витц отмечает, что, несмотря на теорию, он никогда не встречал примеров внезапного психологического выздоровления не от паралича, не от каталептического сна, причём ни у Фрейда, ни у кого-либо ещё в психологической литературе. [159,184]

Скрытые значения этих картин Спектор не давал. Принято считать, что в какой-то степени Фрейд считал себя истинным целителем, так сказать, бросившим вызов христианским традициям. Замечание Фрейда, что психоанализ – это «светская религиозная помощь», как и ряд других утверждений до этого, отчетливо подтверждает светское религиозное значение психоанализа.

Другой картиной, упомянутой, но не проанализированной Спектором, - «Поцелуй Иуды» (1508) Альбрехта Дюрера. Репродукция этой картины тоже висела над столом Фрейда, но она самая необычная из всего того, что Фрейд любил в искусстве[159].* Что бы она могло значить? Почему возник интерес Фрейда к сцене предательства Христа? Было и последующее увлечения Фрейда Антихристом (образ из фресок Сигнорелли). Какое бы объяснение не было бы дано, но странно видеть такую картину в кабинете у такого человека как Фрейд.

Другой любимый образ Фрейда был упомянут в 1926 году в письме к Хавеллоку Эллису (он изучал секс). Фрейд, который практически не общался с Эллисом несколько лет, писал ему в надежде получить от него книгу: «Хотя я и не могу представить себя на твоём месте, всё же я не обладаю твоим совершенством…Я, тем не менее, не мог не поискать сходств и был рад обнаружить одно в первой главе. Гравюра св. Джерома – тоже моя любимая и висит передо мной в моей комнате уже много лет, и, возможно, твои идеалы тоже схожи с моими». [159] (Цит. по: Spector, J. J. C. (1972). The aesthetics of Freud. New York: Praeger. Pp.27.)

Гравюра св. Джерома Дюрера увлекла его после его увлечения «Искушением св. Антония» и может быть перенесена на личность самого Фрейда, который видел своё сходство с монахом, работавшим над своими учениями. Эта гравюра также напоминает нам о религиозных метафорах, которые Фрейд использовал, говоря о себе.


3.4.4. «Любящий Господь»

Некоторые интересные подробности о жизни Фрейда всплывают из воспоминаний Джонса об их дискуссиях перед первой мировой войной. Об одном из них он вспоминает: «Фрейду нравилось, особенно после полуночи, развлекать меня странными и не понятными опытами над своими пациентами…Он получал удовольствие от подобного рода историй и был поражён их мистицизмом. Когда я осмеливался выступать против его историй, он по привычке отвечал мне цитатой из Шекспира: «Куда больше интересного на небе и на земле, чем в твоей философии»…Когда его истории были связаны с ясновидением на расстоянии или с явлениями духов, я осмеливался порицать его… Как-то я спросил его, до чего могут довести такие убеждения, ведь если кто-то верит в мыслительные процессы, парящие в воздухе, то кто-то и ангелов уверует. Он закрыл эту тему (в три часа ночи), сказав: «Возможно, и даже в любящего Господа». Он сказал это с шутливым тоном, как бы соглашаясь с моим reductio ad absurdum, и загадочно посмотрел на меня, как будто наслаждался тем, что поставил меня в тупик. Но что-то глубокое было в его взгляде, но я ушёл не очень счастливым, т.к. в его фразе был более глубокий подтекст» [29, с.381].

Таков был один из случаев, в которых Фрейд выразил свой интерес к религии, но все эти случаи были, скорее, неформальными и частными, чем формальными и публичными. Безусловно, Фрейд был публичным атеистом. Его религиозные откровения отражались в размышлениях Фрейда, в его письмах, в незначительных вещах: в ссылках на Пентакост, в ожиданиях Пасхи, в размышлениях о его любимых книгах, в неформальных разговорах. В этих случаях можно сказать, что бессознательное сделало своё дело.

Даже в своих работах антирелигиозной направленности Фрейд иногда положительно отзывался о Боге. В «Недовольство культурой» (1930) он произнёс это замечательное высказывание: «Каждый хотел бы увидеть верующих разных рангов, чтобы встретить тех философов, которые полагают, что они смогут спасти Бога в религии, заменяя его. Он безличен, тёмен, абстрактен; я обращаюсь к ним (к тем философам) со словами предупреждения: «Не упоминайте имя Господа своего в суе». [120,74 ]. Мы придерживаемся мнения, что быть возмущённым, негодовать – значит быть небезразличным.


3.4.5. Последние письма и «Моисей и монотеизм»: 1925-1939

В последних письмах Фрейда мы опять встречаем знакомую нам тему Пентакоста. Например, он цитирует Гёте: «светлый праздник Троицы» в письме к известному писателю Арнольду Цвейгу; он упоминает Троицу и в письме Максу Эйтингону, который был евреем[159]. Но никто из вышеперечисленных не упоминал это слово в ответных письмах Фрейду.

Что касается Пасхи, то Фрейд использует это слово только однажды, по крайней мере, в письмах доступных нам. Джонс приводит пример из письма Фрейда Сюзане Бернфелд от 12 апреля 1936 года: «Эта Пасха олицетворяет 50-тилетний юбилей моей врачебной практики» [29, с. 143]. Джонс отмечает, что, возможно, Пасха имела эмоциональную значимость для Фрейда, доставшуюся ему от его католички-няни, и он также думает, что начать работать в этот день для Фрейда означало «бросить вызов» [29, с.143]. Конечно, Джонс не приводит доказательства того, что Фрейд был разочарован Пасхой или бунтовал против неё. Но опять беспокойство Джонса по поводу набожности няни Фрейда не позволило увидеть сути происходившего. Пасха в этом контексте означало перерождение, новое начало, считает Витц [159, с.200].

В последнее десятилетие своей жизни (1929-1939) Фрейд, как и многие евреи, был обеспокоен нарастающей волной антисемитизма. Он ответил на это подтверждением своего еврейского происхождения и проведением ряда анализов на тему антисемитизма и антисемитов. Но подтверждение своего происхождения всегда принимало особую форму, особенно, что касалось Иудаизма как религии. Например, в своём письме членам B’nai B’rith организации Фрейд двусмысленно писал: «То, что вы евреи, приветствуется мной, т.к. я и сам был евреем, и это всегда во мне проявлялось, было бы глупо и недостойно отрицать это. Тем, что привлекало меня в евреях, я должен признать, была не вера, даже не национальная гордость, т.к. я всегда был неверующим… Но этого достаточно, чтобы сделать привлекательность евреев и Иудаизма непреодолимой; чем больше скрытая эмоциональная сила, тем меньше она может быть выражена слова ми, как и ясное осознание внутреннего сходства, подобия того же психологического типа. И задолго до этого осознание того, что я унаследовал такую природу, привело меня к тому, что меня на протяжении моей нелёгкой жизни сопровождали два качества. Только потому, что я еврей, я ощущал себя свободным от предрассудков, которые сдерживают интеллект (мышление) других: т.к. я еврей, я был готов противостоять и отказаться от мнения простого большинства. Так я стал одним из вас, я принял участие в вашей гуманности и национальных интересах…» [159].

Помимо отсутствия у Фрейда какой-либо религиозной преданности Иудаизму, у него было представление о себе, как о «еврее на расстоянии». Например, он всегда употреблял прошедшее время («я был», «я стал»…). Он никогда не утверждал «я еврей».

Это странное отдаление присутствовало и в письме Марии Бонапарт четырьмя днями позже, когда он написал: «Евреи восприняли меня как национального героя, хотя вся моя служба им ограничивалась лишь тем простым фактом, что я никогда не скрывал своего происхождения» [159] (Цит по: Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books. Pp.366,368.)

Почему ссылки в обоих письмах на то, что Фрейд никогда не отрицал своё еврейское происхождение, подразумевали то, что он всегда имел искушение сделать это?

В течение этого периода Фрейд всё чаще критикует Христианство, как и когда он писал Пфистеру: «Моё суждение о природе человека, прежде всего христианско-арийской разновидности, мало изменилось» [159]. Также присутствовали и прохристианские высказывания, такие, как замечания Фрейда по поводу того, что церковь защищает его от нацистов, и описание Христианства в «Моисее и монотеизме».

Пентакост тоже нашёл своё упоминание в последний раз. Это было поздней весной 1938: Фрейд и его семья только что сбежали из Австрии после захвата её национал-социалистами. Фрейд писал Максу Этингону 6 июня:

«Мы не уехали сразу все вместе: Дороти была первой, Минна – 5-го мая, Мартин – 14-го мая, Матильда и Роберт – 24-го мая, мы все – не ранее, чем воскресенье перед Пентакостом, 3-го июня» [159]. (Цит по: Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books. P.366.)

Это последнее путешествие на поезде воссоединится (станет идентификацией) с детской травмой, когда поезд уносил его из Фрайбурга 80 лет назад сразу после Пентакоста. (Это был путь, в течение которого Фрейд думал о сгорании грешных душ в аду.) Вот и во второй раз Фрейд покидал свою родину на злосчастном поезде, правда на этот раз его дочь, Анна, была с ним.

Одной из тем, которая очень волновала Фрейда была тема демона и антихриста. Мы не делаем подробного рассмотрение этой темы в рамках
нашей работы, хотя она детально рассмотрена у Пола Витца в его исследовании [см.159, 101-128]. Надо упомянуть, что эта тема нашла своё отражение в письмах этого периода в последний раз. Джонс упоминает, что последней книгой, которую прочёл Фрейд, был роман «Шагреневая кожа» Бальзака, который он прочитал летом 1939 [29,245].

Это раннее произведение Бальзака повествует о молодом человеке, осиротевшем маркизе, который обеднел и борется за выживание. Он мечтает написать великий труд, «теорию воли», который, как он знает, будет связан с гипнозом и оккультизмом. Сокрушённый величиной задачи, он понимает, что труд не увенчается успехом, и кончает жизнь самоубийством. Пока он думает о попытке самоубийства, ему встречается странный персонаж, злого мага (намёк на Фауста!). Маг даёт молодому человеку кожу (осла), которая может исполнить все желания; каждый раз кожа сжимается, уменьшается, как и жизнь человека. Вскоре маркиз становится успешным и богатым, т.к. не может устоять перед желанием использовать кожу, и умирает годом позже. Хотя роман не содержит никаких религиозных элементов, но тема сделки с Дьяволом увлекает Фрейда в последние дни жизни, когда жизнь Фрейда сжимается, как та «шагреневая кожа» из романа.

В течение последних 10-20-ти лет Фрейд поддерживал интенсивную переписку с Арнольдом Цвейгом. Этот писатель-интеллектуал знал Фрейда и его мысли, и писал ему в 1930, что «анализ пересмотрел все ценности, победил Христианство, раскрыл сущность Антихриста и освободил дух возродившейся жизни из идеала аскетизма» [159,200].

Какая-то часть Фрейда принимала такую интерпретацию Цвейга. Он не отрицал слов Цвейга, но смог бы, если почувствовал бы, что тот лукавил. Роуцен отметил, что Фрейд критиковал Христианство, т.к. для него «не все люди любви достойны» [159]. (Цит по: Freud, S. (1960). Letters of Sigmund Freud (E. L. Freud, Ed.; T. Stern & J. Stern, Trans.). New York: Basic Books. Pp.366, 368, 418.)

В своей последней крупной работе «Моисей и монотеизм» Фрейд выразил свою яркую прохристианскую позицию. Главным положением книги был факт, что Моисей не был евреем, он был египтянином. Было ещё и положение о том, что евреи убили Моисея. Фрейд знал, что это заявление глубоко заденет чувства верующих евреев: «Не только евреи и христиане имеют основания быть обиженными такими выводами» [159]. (Цит. по: Roazen, P. (1975). Freud and his followers. New York: Knopf. P.522)

Одним из интереснейших прохристианских аспектов «Моисея и монотеизма» являлась определение антисемитизма Фрейдом. Ожидалось, что это престарелый еврей, полный скептик, отброшенный от дома в период испытания ненависти к евреям, умиравший от рака, будет выражать горькую критику христианской культуры, породившую ужасающий феноменом нацизма. Наоборот, Фрейд интерпретировал антисемитизм как выражение культуры, которое никогда не было христианизировано: «Мы не должны забывать, что те люди, которые превзошли других в своей ненависти к евреям, стали христианами в
поздний период истории, движимые при этом кровавым принуждением. Можно сказать, что они некрещеные. Они так и остались теми, под прикрытием Христианства, кем были их предки, поклонявшиеся варварскому политеизму. Они впитали в себя всё недовольство новой религией, которая была навязана им, но они сменили недовольство на истоки Христианства, настигших их. Тот факт, что Евангелие рассказывает историю, случившуюся среди евреев и связанную только с евреями, сделало для них переход в новую веру легче. Их ненависть к евреям лежит на дне ненависти к Христианству, и мы не должны удивляться, что в Немецкой Национальной Социалистической революции эти близкие отношения между двумя монотеистическими религиями находят своё явное выражение в своём враждебном настрое» [124, 91-92].

Здесь слова Фрейда странно напоминали слова на ту же тему великого философа-католика Жака Маритэ, который был современником Фрейда. В своей книге 1939 «Христианские взгляды на еврейский вопрос» Маритэ писал, что «ненависть евреев и ненависть христиан имеют один источник. Интересен тот факт, что Фрейд сказал то же самое по поводу «еврейского вопроса», как будто он говорил, как Маритэ, исходя из логики христианской позиции, а не как еврейский «отщепенец».

Через всю книгу «Моисей и монотеизм» с её шокирующими гипотезами и литературными персонажами Фрейд поддерживал Христианство [159]. А тут ещё и провокационные заключительные слова: «Только часть еврейского народа приняло новую доктрину (христианство). Тот, кто отказался, всё равно остаются евреями … Они должны были выслушать новое религиозное сообщество…упрекнуть его за предательство Господа. В целом этот упрёк звучит так: «Они не примут её, они предали Господа, в то время, как мы приняли её и очистили себя от греха». Необходимо специальное изучение для того, чтобы узнать, почему было невозможно для евреев сделать шаг вперёд (присоединиться к новой вере)…» [124, 136].

Тот факт, что анализ Фрейда приведёт его к умозаключению о том, что христианство – это шаг вперёд по сравнению с иудаизмом, едва ли предсказуем, хотя и раскрыл личную позицию Фрейда, исторический контекст и убеждения учёного.

Итак, мы исследовали явление подсознательного подавления чувств, рассматривая религию в жизни Зигмунда Фрейда. Кроме большого числа выраженных прорелигиозных взглядов и взаимоотношений в жизни Фрейда, мы увидели более скрытый невыраженный контрапункт к критическим негативным чувствам Фрейда по отношению к религии. Черпая информацию из писем и другого биографического материала, многие из которых только сейчас стали доступны, благодаря Полу Витцу, мы показали не только какой неослабевающей, но и какой противоречивой была озабоченность Фрейда религией. Мы увидели, что опыт Фрейда в иудаизме был по большей части светским, не религиозным. Однако вовлечение юного Фрейда его няней в католицизм в первые три года его жизни было довольно глубоким.

Увлечение религией имело место. Оно выражалось в следующем:

1. пристрастие к личным письмам на христианские темы, такие, как Троица (Пятидесятница) и Пасха;

2. некоторые соображения о сознательных и подсознательных желаниях в отношении обращения в веру и баптизма;

3. открытое увлечение довольно двусмысленной христианской литературой, например, трудами Гете, и христианским искусством, таким, как работы Леонардо да Винчи.

Есть основание предполагать, что хотя Фрейд знал очень мало по-настоящему верующих людей, и христиан, и евреев, и возможно, никогда не проводил анализ над глубоко верующим человеком.

Несколько личностей оказали на Фрейда сильное религиозное влияние:

1. Длительные дружеские отношениях со швейцарским реформистским пастором и психоаналитиком Оскаром Пфистером.

2. Отношения, длившиеся с 90х годов 19го века с австрийским философом и бывшим католическим священником, Францем Брентано.

Основная гипотеза, выдвинутая Витцем состоит в том, что подавление религиозных чувств Фрейда было основано на разлуке с его няней, что вызвало двойственное отношение к ней и к раннему католическому религиозному опыту, который она разделяла с ним, пока ему не исполнилось 3 года, и она была разлучена с семьей. Подтверждение гипотезы Витца мы увидели во вновь повторяющихся мыслях Фрейда и интересе в отношении двух матерей: в мифе об Эдипе, в легенде о Моисее, и в работе Леонардо « Пресвятая дева и дитя со Святой Анной » Было легко увидеть, как функциональная мать маленького Фрейда затмила мать биологическую. В переписке с Флиссом, Фрейд признал, что « давняя симпатия всплывает на поверхность », и это была та самая « давняя симпатия », его няня, которую Фрейд однажды обвинил в своем неврозе, которая привила ему с ранних лет любовь и научила выживать.

Томас Аклин в своей рецензии на книгу Витца считает, что большинство гипотез, предложенных Витцем, не являются новыми.[138] Однако это не касается нас. Нам как раз кажется, что проделана большая работа, а гипотезы представленные Витцем очень оригинальны. Конечно, в некоторых гипотезах он не совсем уверен и после приведения каких-либо доказательств он оставляет поднятые им вопросы открытыми. Это и понятно, ведь их уже практически невозможно проверить.

По мнению все того же Аклина «каждый психоисторический научный труд страдает от того, что его материал анекдотичен, он выбран из таких источников как письменная корреспонденция, случайные заметки и впечатления, произведенные на других. Во всем этом не хватает связанного потока и структуры рассуждения в аналитической ситуации, что позволяет взглянуть на смысл рассуждений, включая подсознательные аспекты. Так теоретические гипотезы, возникшие из исследований, подобных исследованиям Витца, твердо основанные на биографических данных, остаются всего лишь неопределенными формулировками, как интерпретация сделанная в анализе которому не хватает отклика и дальнейшей ассоциативной разработки анализанта».

Мы не согласны, что материал представленный Витцем в его психоисторическом исследовании анекдотичен. Напротив, сам Фрейд говорил о том, что необходимо обращать внимание на такие факты. Разве можно считать анекдотичным самоанализ Фрейда, который он проводил не без помощи переписки?

Второстепенными, но не менее значимыми вопросами являются:

1. Происходит ли смятение (замешательство) Фрейда по отношению к отцовству и его желание победить Бога-Отца в религии от отрицания слабости его собственного отца?

2. Было ли это замешательство усилено кровосмесительными отношениями между матерью Фрейда и его единоутробным братом Филлипом?

©2007—2024  Храм св. Василия Великого (на Горке) город Псков. Контакты